даже практической проверки гипотезы, чтобы знать: он молчать не станет. Заметит и мое состояние, и правильно истолкует то в свое пользу: кто же будет рыдать ночами напролет, если действительно хочет развестись. Поэтому собиралась я так, словно впереди ждет свидание, а не очередной виток семейной ссоры, в течение которого нужно умудриться взять все нужные мне в жизни вещи.

Надела лучшие строгие, расклешенные книзу брюки черного цвета и золотистый ажурный свитер, на мой взгляд, обманчиво-невинный: при желании разглядеть обнаженное тело под ним – плевое дело. К счастью, в институте сейчас довольно холодно, и можно было накинуть на плечи палантин: и согреет, и укроет от внимательных студенческих взоров – я еще не выжила из ума, чтобы заявиться в аудиторию в неуместно откровенном наряде.

С прической было уже проще: накрутив волосы плойкой, я расчесала кудри и, сбрызнув укладочным спреем, сформировала небрежные, естественные волны. Ничего необычного: иногда мне удается добиться подобного эффекта и не намеренно: нужно всего лишь удачно закрутить на голове «шишку» и проносить ее подольше.

Я помню, в каком был восторге Антон, однажды шутки ради сдернувший с моих волос резинку и неожиданно получивший шанс полюбоваться на самую соблазнительную из доступных женщинам укладок, которую моя бабушка всегда именовала презрительной народной присказкой «я упала с сеновала». Во взрослом возрасте я только посмеивалась над этим названием, не видя в нем ничего плохого: известно, чем люди на сеновалах занимаются.

На макияж времени ушло столько, что подумать страшно. Злясь на саму себя, я продолжала рисовать «стрелки», которые и раньше получались у меня через раз, а сегодня не получались вовсе. С остальным тоже не ладилось: румяна казались то слишком яркими, то недостаточно сочными, тональный крем на лице отказывался сиять влажным блеском, тушь недостаточно удлиняла ресницы, а консиллер не скрывал синеву под глазами.

В конечном счете, раздосадованно покидав косметику в ванной комнате, я побежала в институт. Добиться представляемого в фантазии образа так и не удалось.

И вот, спустя почти семь часов, что минули с сегодняшнего утра, я на лифте поднимаюсь в квартиру Антона, нервно рассматривая собственное отражение в мутном, покрытом пылью зеркале и расстраиваюсь все больше, позабыв и о предстоящем разговоре, и о дальнейших перспективах, полностью сосредоточившись на неудовлетворительном внешнем виде: тушь местами осыпалась, глаза усталые и тусклые, на румяна нет и намека, а цвет лица удручающе далек от обещанного маркетологами тона «слоновой кости».

Именно такой, печальной, загруженной и недовольной собой, я и предстаю перед ждущим меня у распахнутой двери мужем.

– Привет, – говорит он первым и отступает, позволяя мне войти.

– Привет, – стараясь смотреть куда угодно, только не на мужа, вторю я на выдохе. – Надеюсь, я тебя ни от чего не отвлекла?

Мне и правда неудобно, что из-за отсутствия ключей и собственной непредусмотрительности (могла бы и заранее собрать вещи), Антону приходится тратить выходной на мои дела.

Мой вопрос остается висеть в тишине. Антон молчит.

Повернув ключ в двери, я оборачиваюсь и сразу натыкаюсь на напряженный, почти злой взгляд синих глаз. Антон хмурится; губы поджаты, руки спрятаны в карманах спортивных штанов, и вся его фигура словно окаменела за несколько последних секунд.

– Тебе куда-то нужно было, да? – Мой голос звучит нервно, а я сама начинаю суетиться, стараясь поскорее разуться и снять верхнюю одежду. – Можешь меня не ждать, я соберу все, а ключи потом отдам, например…

– С чего ты взяла? – роняет Антон безразлично, не удосужившись дослушать мои слова.

В два шага оказавшись рядом, он не очень-то бережно стягивает с меня пальто и снова отступает.

Я замираю в непонимании и потеряно наблюдаю за резкими, дергаными движениями мужа, занятого неравной борьбой с переполненным под завязку шкафом. Ума не комментировать происходящее и не предлагать свою помощь, мне хватает, хотя таким раздраженным я Антона, наверное, никогда и не видела… Если забыть вечер моего ухода.

Неуютная, обескураживающая неловкость заполняет пространство вокруг, окончательно лишая меня иллюзии безопасности в квартире, что еще недавно была моим единственным и, если уж честно, довольно милым сердцу, домом.

Собственником всегда был Антон, однако я не чувствовала себя квартиранткой на «птичьих правах», как в съемных жилищах. Мысль, что в этих стенах мне предстоит проводить годы, внушала удивительное умиротворение и тепло, как будто «заземляла». Я опрометчиво быстро к ней привыкла.

Теперь же квартира встречает меня иначе. Воздух слишком сух, стены давят, и каждый квадратный сантиметр словно отторгает меня, вопреки воспоминаниям о прожитых здесь месяцах и приложенной во время ремонта руке: вместе с Антоном мы часами выбирали и отделку, и мебель, текстиль и разные нужные и не слишком мелочи, контролировали рабочих и ездили по строительным магазинам.

Когда-то давно, когда я еще верила в то, что впереди меня ждет брак по любви, я пообещала себе, что в нашем с мужем жилье интерьер мы будем создавать совместно. Мне ужасно хотелось, чтобы не только я радовалась, возвращаясь домой, а потому: диван в гостиной должен быть удобным для каждого, а цвета настенных обоев и кафельной плитки в ванной комнате – приятными для всех членов семьи.

Помнится, Антон был удивлен, когда эта мысль прозвучала и совпала с его собственными соображениями. Иногда мне думалось, что именно в то знаменательное мгновение мы оба решили, что идеально друг другу подойдем и обо всем на свете сумеем договориться посредством компромисса.

Что ж, тем сейчас больнее принимать действительность, где больше не помогают слова, и дом, несмотря на отданные ему силы и мечты, всего лишь за пару суток стал чужим.

Наконец разместив мое пальто среди наших с ним курток и пуховиков, Антон задвигает створки шкафа. Пластмассовые колесики с приглушенным скрипом прокатываются по металлическим направляющим.

Я вздрагиваю. Шумно вздыхаю и потираю похолодевшие ладони, а поле делаю шаг вперед и едва не сталкиваюсь с внезапно отступившим в мою сторону Антоном. Теперь мы замираем оба. Между нами еще сантиметров десять—пятнадцать, но мне чудится, что куда меньше.

В груди и на подушечках пальцев поселяется болезненное, тянущее ощущение. Оно знакомо и привычно. Однако впервые потребность коснуться настолько остра и почти что нестерпима. Внутри меня зимним вихрем проносится паника, стоит лишь на секунду или две по-настоящему поверить, что контроль над желаниями потерян, – и отступает.

Ноги наполняет трясинистая тяжесть: ни стоять, ни идти невозможно, но и рухнуть прямо здесь не получится, – и за пару вздохов охватывает все тело.

Наверняка я продолжаю дышать, как ни в чем не бывало, но в голове мутный туман вместо мыслей. Я не могу