— Почему вы не хотите стать тренером-профессионалом? — спросил я.

— Слишком хлопотно, — улыбнулся он в ответ. — Сейчас если я ошибаюсь, то это мое личное дело. Не надо перед кем-то извиняться, обещать исправиться, не надо бояться, что владельцы могут в одночасье забрать своих лошадей, не надо беспокоиться, что они месяцами не платят мне жалованье.

— Вы знаете все подводные камни, — сухо заметил я.

— Тренерская работа не приносит прибыли, — отозвался Текери. — Я обычно не несу убытков, иногда что-то даже зарабатываю. Но учтите, у меня еще есть ферма. Большая часть накладных расходов увязывается с доходами по ферме. Ума не приложу, как тренеры сводят концы с концами. Либо у них должен быть солидный начальный капитал, либо ферма, как у меня, либо они играют в тотализатор, иначе они ничего не заработают.

— И все же они не меняют профессию, — сказал я. — И разъезжают в больших шикарных машинах. Стало быть, дела у них идут не так скверно.

Мой собеседник покачал головой и допил виски.

— Они хорошие актеры. Умеют прикидываться веселыми, беззаботными и преуспевающими, а у порога их караулят кредиторы. Ну да ладно, — сказал Текери, сложил бумаги и сунул их в карман. — Как вы думаете, вам удастся взять в следующий четверг выходной и поехать в Стрэтфорд?

— Думаю, что да.

— Отлично. Там, значит, и встретимся.

Мы встали. Кто-то оставил на соседнем столике «Ивнинг стандард», и я мимоходом взглянул на газету. Затем я остановился и подошел посмотреть внимательнее. «Гибель потенциального дербиста» — гласил заголовок внизу первой страницы. В ней коротко сообщалось о том, что жеребец Борнео, записанный в дерби, погиб во время перелета из Соединенных Штатов, и тем самым все пари, связанные с его участием, отменяются.

Я улыбнулся про себя. Судя по отсутствию ярких подробностей и эмоциональных эпитетов, к публикации имел отношение скорее тренер, ожидавший Борнео, чем журналисты, учуявшие сенсацию. Ни один журналист, который видел или хотя бы слышал о мясорубке в самолете, не изложил бы факты столь сухо. Но останки жеребца быстро убрали, я сам помог вымыть салон, и «любоваться» теперь было уже нечем. Борнео оказался отлично застрахован, ветврач подписал акт о том, что ликвидация жеребца продиктована необходимостью, мое имя написали с ошибкой — Грэй, и оставалось надеяться, что везение, а также умение Ярдмана выходить из подобных ситуаций позволят быстро исчерпать инцидент.

— Дорогой мой, — поспешно сказал он мне, когда его вызвали в аэропорт. — Нам вовсе ни к чему, чтобы лошади теряли голову, когда мы их перевозим, и потому вряд ли стоит трубить об этом происшествии во все трубы.

— Ни к чему, — согласился я, больше имея в виду свое собственное спокойствие, нежели репутацию его фирмы.

— М-да, печальный инцидент, — сказал Ярдман, пожал плечами и вздохнул с явным облегчением.

— Мне следует иметь при себе шприц...

— Да, я об этом позабочусь.

«Я тебе об этом напомню», — думал я, стоя в уютном баре ипподрома Кемптона, но по-прежнему ощущая на себе тяжесть тела умирающего жеребца. Мне казалось, я снова в крови Борнео. За двадцать четыре часа эти воспоминания еще не успели стереться из сознания, но я взял себя в руки, выбросил все из головы и пошел с отцом Джулиана смотреть скачку, в которой красиво победил один из наших конкурентов.

В субботу вечером я выказал максимум учтивости к очередной маминой юной гостье, хотя и проявил немало ухищрений, чтобы не остаться с ней один на один. В воскресенье же на рассвете я взял курс на север, в Линкольншир.

Когда я приехал в Фенландский аэроклуб, Том Уэллс стоял на площадке перед ангаром и лично проверял свои машины. Накануне утром он позвонил мне и сообщил, что я должен доставить в Глазго трех бизнесменов, которые собираются играть там в гольф. Я должен был лететь на «Ацтеке» и выполнять все пожелания клиентов. Это были солидные клиенты, и Том не хотел их потерять.

— Привет, Гарри, — сказал он, когда я к нему подошел. — Я даю тебе «Квебек Браво». Ты наметил маршрут?

Я кивнул.

— На борту есть шотландское виски и шампанское, если они забудут свою выпивку, — сказал Том. — Забираешь их в Ковентри и потом доставляешь туда же. Они могут задержаться в Глазго, так что в случае чего — извини.

— Игра в гольф с большим призом, — отозвался я.

На это Уэллс только хмыкнул, а потом сказал:

— Гольф — это алиби. Они крупные магнаты и любят обмениваться деловыми соображениями в тихой обстановке. Они попросили, чтобы пилотом был человек, который умеет держать язык за зубами, а стало быть, это ты. Я знаю тебя четыре года, и если за это время ты хоть раз о чем-то или о ком-то посплетничал, то я, значит, старший помощник младшего бензозаправщика.

— Что не соответствует действительности.

— Вот именно. — Он улыбнулся спокойной, уверенной улыбкой человека, который сам полетал, знал фрахтовое дело как свои пять пальцев и спокойно, без шума и суеты, управляет своей фирмой. Когда-то он служил в военной авиации, летал на бомбардировщике, влюбился в самолеты, а потом, как и многие его сверстники, оказался демобилизованным, когда в армии пошли сокращения. В послевоенные годы было слишком много безработных летчиков и слишком мало вакансий, но Том Уэллс был упорен, целеустремлен, надежен и везуч. Ему удалось превратиться из второго пилота небольшой авиакомпании в одного из ее руководителей, а затем с помощью самолетостроительной фирмы организовать свое собственное дело.

— Позвони, когда будешь вылетать из Глениглза, — сказал мне Том. — Я сам буду тебя принимать в контрольной башне.

— Надеюсь тебя не задержать.

— Ты у меня не последний, — улыбнулся Том. — Джо Уилкинс доставит три супружеские пары, они проводили уик-энд в Ле-Туке. Похоже, прилетят на рассвете.

Я забрал трех солидных бизнесменов точно по расписанию, и мы полетели в Шотландию. На пути туда они пили припасенное Томом виски и говорили о дивидендах, нераспределенной прибыли, непредвиденных задолженностях и прочих малоинтересных материях. Затем они перешли на проблемы экспорта и особенностей европейского рынка. Они дискутировали о том, является ли одна целая семьдесят пять сотых процента реальным стимулом или нет. По крайней мере, ничего другого я понять не мог.

По работе в «Старой Англии» я знал, что одна целая семьдесят пять сотых процента — это премия, которую предприниматель мог получить с правительства за экспорт. Магнаты вели речь о станках и безалкогольных напитках, но то же самое относилось к чистокровному коневодству. Так, если фирма продавала за границу жеребца за двадцать тысяч фунтов, то получала не только эту сумму от покупателя, но и одну целую семьдесят пять сотых процента, то есть триста семьдесят пять фунтов, от правительства — морковка перед экспортером-ослом. Премия. Поглаживание по головке за помощь национальной экономике. Это, конечно, заставляло племенные фермы предпочитать иностранных покупателей. Впрочем, с чистокровными лошадьми все было проще — они не нуждались в последующей рекламе, причем на многих языках, а это, говорили мои пассажиры, приводило к тому, что овчинка не стоила выделки. Затем они перешли на проблему налогов, и я вовсе утратил нить беседы, тем более что впереди появились низкие облака, а я по просьбе пассажиров летел на высоте три тысячи футов, чтобы они могли любоваться пейзажем.