знает мира, не знает, как живут волколаки, особенно те, что не прячутся по лесам годами, а бегают по воеводствам. Хочется – не хочется, придётся быть рядом с Томашем, пока не научится твёрдо стоять на четырёх лапах и убивать оленей одним укусом.

В животе заурчало. Томаш покачал головой, мол, я предлагал перекусить. Маржана тоскливо взглянула на голые кусты – ни листьев, ни ягод. Одна лишь засохшая калина алела среди колючих веток, но кислятину жевать не хотелось.

– До Лельника ещё далеко, – произнёс Томаш. – Пока чучело Мораны не сожгут, не бывать просу засеянным, а природе – живой.

– И Велесово время закончится, – добавила Маржана. – Когда хозяин леса проснётся, не Добжа будет здесь главным.

– И то верно, – согласился он.

Страшно было глядеть на голый лес. Потерянный, осиротелый, он всё равно тянул лапы к Маржане. Уже проснулись ранние мавки, вдали слышался крик берегини, что звала к себе. И немудрено: в конце березня-то[21] им и хлеб, и масло, и венки, и рушники, а пока – ничего нельзя давать. Вот и ходила она одинокая да голодная, искала людей, но кто же в здравом уме отправится в чащу, да ещё в конце зимы?

Маржана прикусила нижнюю губу и взглянула на Томаша.

– А можно, ну, – она потупилась, – поймать хотя бы зайца?

– Неподалёку оленья стая бродит, – усмехнулся он совсем по-звериному. – Но мы уже взяли от их рода. С зайчатиной возиться себе дороже. Можешь вечером попробовать, а там поглядим, вдруг выйдет чего.

Для двух волков мяса мало, да и малого зверя ловить сложнее. Да, Маржана поняла это, но что делать – не могла она охотиться на крупную добычу. Человек внутри был сильнее волка: он смотрел на оленей, восхищался их дивными глазами, широкими рогами и никак не мог напасть. Не могла Маржана убить эту красоту.

«День-другой поголодаешь – иначе запоёшь, – отозвался зверь. – Как волчью шкуру таскать, так ты рада, а как питаться по-волчьему, так ты наутёк. Хороша!»

Тяжесть сдавила плечи. Маржане было стыдно. Перед собой, перед Томашем, перед матерью и сестрой. Паршивая девка, паршивый волк. На деле – ни то, ни другое. И чем дольше они шли, тем сильнее она понимала, насколько извилистым будет путь, а где прервётся – не предскажешь. Это в деревне можно было пойти к ведунье или знахарке да увидеть собственную смерть в огоньке лучины, а тут и тропки змеятся, то расходясь, то сходясь, и нитка жизни в руках Мокоши дрожит, да всё же впивается в полотно.

Страшно идти по грани, ступать лапой на землю мёртвых, а ногой – на княжество живых. Да только поворачивать поздно. Маржане оставалось либо биться за собственную жизнь, либо помереть, уступив волку. А ведь Томаш засмеётся, когда увидит, а потом пожмёт плечами, мол, говорил же, не к лицу простой девке волчья шкура. Ну уж нет! Прошла обряд – значит достойна, и не ему, человеку, спорить с решением Велеса.

– Да поймаю я зайца, – она пообещала. Не Томашу, конечно, а тому, кто сидит в рёбрах и скалит зубы. – Поймаю!

2.

Кап-кап-кап

Кап-кап-кап

Кап

Талая вода стекала с веток на землю. Сыро, грязно, мокро. Башмаки то и дело вязли. Томаш жуть как жалел о потерянных где-то сапогах. Жалко, но с другой стороны – много ли народу разгуливает в обуви с серебристым узором, особенно вдали от городов.

Он поморщился, вдохнул свежий воздух и решил: придётся превратиться. В прошлый раз струсил – подумал, будто Добжа гонится за ним и мигом вдарился о землю, чтобы встать на две ноги. Мимо промчались обычные волки, и Томаш чуть не ударил себя по лбу. Запуганный щенок. Так и помешаться можно. Хорошо, что Маржана ничего не поняла.

Временами Томаш особенно сильно жалел, что привёл её в стаю. Кто же знал, что девка выдержит и даже не тронется умом. Не Милица, не княжеского рода, а простая. Вольная, но простая. Ничто не могло связывать её с Велесом. Но бог отчего-то пощадил девку, и теперь Томаш был вынужден тащить её с собой, да ещё и обучать.

Из-за голых веток кустарника показалась грустная волчья морда. Маржана пообещала поймать зайца и вернулась с пустыми лапами во второй (или третий?) раз. В зубах тоже ничего не было.

– Волки – звери, – вкрадчиво произнёс Томаш. – Либо они добывают себе пищу, либо голодают и умирают.

Маржана потупилась. Ох, девка-девка, лучше бы ей оставаться в избе и готовить пироги, а не бегать по чащам и месить грязь. Он с трудом сдержался, чтобы не выругаться. Сам Томаш всё ещё переваривал оленину и помнил вкус тёплой крови. Это было удивительно хорошо, как будто в тело влили много тепла, столько, сколько не хранилось в княжеском тереме.

Маржана, опустив хвост, побрела к кусту с засохшей калиной и начала жевать ягоды одну за другой. Морщилась, но ела. Томаш закатил глаза и осмотрелся. Ни зайцев, ни ежей, да и олени остались где-то вдали. Зато они почти добрели до деревень, окружавших Хортец плотным кольцом. Вокруг городских стен хватало домов побогаче и победнее. Но приободрять Маржану он не хотел – пусть учится охотиться и вгрызаться в добычу, как настоящий волк.

Лес её принял, но он не будет кормить неуклюжую волколачку, как матери – дочерей. Медвежье царство было жестоким и жило по главному закону: кто сильнее, тот и прав. Обычно правыми считались боги и Леший со всеми дочерями, сынами и дальними родичами вроде болотниц и мар. И Добжа, конечно же.

Даже ему пришлось смириться. Временами Томаш глядел себе под ноги и видел, что стоит на Калиновом мосту, топчется посередине, но никак не может ни пойти дальше – в мёртвые земли, – ни вернуться назад к братьям. А доски под ним прогнивали, и становилось совсем невесело.

Но если бы кто-то предложил Томашу избавиться от шкуры, он бы отказался. Всё же шкура – это хоть какая-то свобода. Да, приходится держать ответ перед Добжей, склонять голову, отдавать часть добычи лесу и стае… «Делиться с братьями», как сказал бы вожак. Томаш скривился. Раньше он бы ещё согласился, но теперь, когда понял, что любая девка может стать частью лесного братства… Ну нет, родниться со смердами – это хуже смерти, хуже спальни с заговорёнными прутьями, чтобы перевёртыш не мог сбежать, хуже причитающих нянек и гнева Кажимера.

– Вроде бы калину ела я, – задумчиво сказала Маржана. – А кривиш-шься ты.

– Мне хочется верить, что ты не безнадёжна, – нашёлся Томаш. – Но волк, который поедает ягоды, выглядит…

Жалко. Мерзко. Отвратительно. Как позорище рода. Он не стал договаривать – Маржана и так поняла и пошла дальше мимо шиповника, колючего, но такого же голого, как и остальной