работу на предметы первой необходимости, — сказал я ей. — Работа приносит тебе кредиты, кредиты покупают всё, что тебе нужно или чего ты хочешь. Чем больше ты работаешь, тем больше у тебя есть. То же самое касается и жилья. Работа, которую ты выбираешь, определяет вид жилья, которым ты владеешь. Это определяет твой статус в сообществе. Он решает, какое влияние ты имеешь на собраниях.

Риган замолчала, без сомнения, размышляя о нашем обществе. Я приветствовал всех, с кем мы вступали в контакт, но не представлял Риган. Странный вид жадности овладел мной, и я ненавидел саму мысль о том, чтобы делить её с кем-либо, даже со случайными гражданами на улице. Я знал, что они никогда не заберут её у меня. У меня был второй по величине уровень уважения в нашем сообществе, может быть, третий, если считать мою мать. Но, тем не менее, какой-то тихий шёпот инстинкта побуждал меня держать её поближе к себе, постоянно следить за этой импульсивной девушкой.

Когда мы приблизились к моему дому, она спросила:

— Что находится на вершине пищевой цепи?

— Я не понимаю, о чём ты.

Я посмотрел на неё сверху вниз и не смог удержаться от улыбки. Мы были почти дома.

— Лучшая работа, что это? Кому достаются лучшие дома? Больше всего еды? Больше всего голосов?

Её глаза были пытливыми, но линия подбородка всё ещё оставалась твёрдой. Я хотел ослабить её волнение, снять часть её опасений.

Уверенно я сказал:

— Моему отцу.

Это не сделало её счастливой.

— А после? — настаивала она.

— Солдатам, — мне было интересно, заставит ли это её чувствовать себя более защищённой. — Любой, кто патрулирует, получает всё самое лучшее. Мы рискуем жизнью ради сохранения мира.

— Ну, тогда я хочу быть именно им.

Её насыщенные карие глаза были полны решимости принять решение. Она была серьёзна.

Нелепа, но серьёзна.

Ей дали слишком много свободы, держали слишком вольно. Она была здесь ценным приобретением, ценным товаром. Нам не нужно было, чтобы она была одноразовым солдатом, у нас их было много. Мне нужно было, чтобы она была в моём доме, вела хозяйство, готовила мне еду и согревала мою постель. Было ли это сексизмом? Конечно. Ладно, безоговорочно. Но у всех нас были свои сильные стороны. Я играл на своих каждый божий день. Рисковал своей жизнью, чтобы обеспечить безопасность и убежище таким людям, как она. Теперь, в частности, я буду делать всё это для неё. Ей предстояла другая роль.

Но её роль была бесценна в моей жизни. Жизненно важна теперь, когда я нашёл её.

— Ты не можешь быть солдатом, Риган. Только наши мужчины заполняют эти ниши.

— И женщины по-прежнему зависят от их защиты и обильных поставок? Я забыла, что у вас здесь свои женщины, они такая же собственность, как и другие люди, верно? — её тон был резким и вонзался в меня своими острыми зубами и неумолимым языком.

— Не обязательно так, — заверил я её.

Но чего я не сказал, так это того, что взаимозависимость идёт в обоих направлениях. Она будет полагаться на меня, чтобы обеспечить себя, обеспечить свою безопасность. А я буду связан с ней из-за света, который она принесёт в мою жизнь, будет ласкать мою душу своей грацией и теплом, замедляла демонов, которые охотились за моим разумом, покусывая мои лодыжки своими раздвоенными языками, облизывали мою спину жгучим хлыстом своих когтей. Она забрала всё это и принесла мне покой. В первый момент, когда я увидел её, я осознал, что это правда. Мы были далеко за пределами односторонних отношений. Я нуждался в ней так же сильно, как она нуждалась бы во мне.

Даже больше.

Мы остановились перед моим домом, и мне не терпелось показать ей, что внутри. Я гордился своим жильём. Каким бы безжалостным и уродливым ни был этот мир, это был мой дом, единственное убежище, где я мог по-настоящему быть самим собой.

Однако она не была готова отпустить ситуацию.

— Но это так, — возразила она мне. — Это твой дом. Я твой паёк?

Я повернулся к ней, нуждаясь в том, чтобы она увидела правду в моих словах.

— Приз, — заверил я её. — Ты мой приз.

Слёзы навернулись у неё на глазах, и по какой-то причине это заставило меня почувствовать себя худшим из ублюдков.

— Ты сумасшедший, если думаешь, что я когда-нибудь соглашусь на это.

Сумасшедший.

Я ненавидел это слово.

Это должно было меня разозлить, заставить злиться на неё… Но вместо этого я почувствовал себя странно уязвимым. Моя грудь необъяснимо заныла, живот скрутило, и, что хуже всего, моя уверенность подвела меня. Мне пришлось отвернуться от её пронзительного взгляда. Она слишком много видела во мне.

Я потянулся к её руке, не доверяя своему голосу, чтобы объяснить. Я потащил её вверх по аккуратной дорожке и идиллической маленькой лестнице. Я открыл свою дверь и провёл её внутрь дома, который я тщательно оборудовал.

Конечно, он был здесь с самого начала заражения, но с тех пор, как мне его дали, я упорно трудился, чтобы сделать его своим собственным.

Я наблюдал, как Риган осматривает моё пространство с волнением, которое было для меня новым. Я изучал её глаза, как они расширились от удивления, и её губы, когда они расслабились впервые за весь день. Её плечи перестали напрягаться, а пальцы перестали дрожать. Ей понравился мой дом. Я чувствовал это, я видел это по её лицу.

Тихое, незнакомое чувство разрослось в моей груди. Эмоция медленно нарастала, распространяясь по ногам и рукам, обволакивая моё сердце и лёгкие и скользя вверх по горлу и к голове, заставляя меня чувствовать головокружение от нарастающей интенсивности момента.

Надежда.

Реакция Риган вселила в меня надежду.

А затем в её ярких глазах мелькнула холодная паника, и я немедленно попытался стереть её.

— Тебе будет легче, если ты перестанешь сопротивляться, — пообещал я ей, надеясь вызвать те чувства сопричастности, которые она испытывала всего несколько минут назад.

Она резко повернулась ко мне.

— Я не буду спать с тобой.

«Пока нет», — подумал я.

— Никто и не говорил, что ты должна. Ты можешь перестать считать меня чудовищем, Риган. Я не чудовище.

Пожалуйста, перестань думать, что я монстр. Пожалуйста, посмотри на то, что больше никто не видит. Отчаяние в моих собственных мыслях потрясло меня, а затем следующие слова Риган чуть не разбили меня.

— Тогда отпусти меня, — спокойно потребовала она.

Разве она не поняла, что я не могу? Я слишком глубоко увяз.

— Я этого не сделаю.

— Почему