Тем временем бабушка молча наблюдала за нами с верхней ступени лестницы. Во всем доме воцарилась тишина. И тут я почувствовала, что старуха готова наброситься на меня, спрыгнуть с лестницы, как гигантский паук. Но нет, она довольствовалась тем, что продолжала пялиться на меня, как всегда, когда пытается извлечь мысли из моей головы и наполнить ее другими. Иногда ей это удавалось, и я слышала, как что-то с треском ворочается в моем мозгу, а я вдруг начинаю думать о каких-то других вещах, которые прежде не приходили в голову. Теперь она больше так не делает –  с тех пор, как случилось то, что случилось, и мы поняли друг друга.

Моя мать начала медленно подниматься по ступенькам. Бабушка отвернулась от меня и уставилась на нее. Морщинистое лицо не выражало никаких эмоций, она была похожа на огромного паука, что охотится на комаров рядом с включенной лампочкой во дворе; сидит себе тихо-тихо, а потом бросается на добычу. Возвращение моей матери не удивило бабушку. Как знать, может, она видела, как та бродила по дороге, а может, святая сказала ей об этом, как назвала ей когда-то имя похитителя и точное место, где след ее дочери навсегда затерялся на той же самой дороге. Должно быть, старуха повидала за свою долгую жизнь столько всякой пакости, что даже появление родной дочери из мира призраков нисколько ее не удивило.

Поднявшись на второй этаж, моя мать прошла мимо бабушки и скрылась в комнате. Я стряхнула оцепенение и взбежала по лестнице так быстро, как только смогла. Наш дом по-прежнему был погружен в молчаливое ожидание. Да, права старая, когда твердит, что он –  ловушка, наподобие тех капканов, что подлые охотники устраивают в горах, а потом о них забывают, и они годами скрываются в зарослях, а потом вдруг срабатывают.

Войдя в комнату, я увидела мать, стоящую перед шкафом. Раздался тревожный скрип дерева, и шкаф жадно придвинулся к нам на несколько сантиметров. Мать скрылась в нем прежде, чем я успела что-либо сделать, и дверца захлопнулась с сухим треском. Я мигом распахнула шкаф, но увидела только бабушкины юбки и блузки, пропитанные запахом нафталина. «Не волнуйся, никуда она не делась», –  услышала я бабушкин голос у себя за спиной.

Я принялась рыться в шкафу скорее на всякий случай, чем в надежде увидеть мать, как вдруг снизу донеслись два сухих удара: кто-то стучал в дверь. Я ощутила комок в животе, сердце бешено забилось, как у загнанной лошади. В дверь постучали точно так же, как раньше. Я думала, что откроет бабушка: сама я выдвигала и задвигала ящики, надеясь увидеть лицо моей матери в каком-нибудь из них, но вскоре услышала бабушкин голос с заднего двора, она там созывала кошек. Я тоже спустилась и замерла перед дверью, догадавшись, что за ней снова моя мать.

Она повторила все свои предыдущие действия, одно за другим. Опять вошла в дом, не глядя на меня, поднялась по лестнице, вошла в комнату, открыла шкаф и исчезла внутри. На этот раз я не последовала за ней, а просто стояла как вкопанная. Вверху снова послышался скрип дерева, скрежет петель и стук закрывшейся дверцы. В моем представлении мать оставалась подростком до сих пор, точно таким, как на старой фотографии, или злобной присказкой в устах бабушки, я даже не ощущала пустоты, потому что, чтоб была пустота, нужно где-то сделать дыру, но вот теперь она вернулась, как будто никогда и не исчезала, или словно исчезала каждый день, и каждый день мы ощущали какое-то терзание внутри, и вот тогда-то я стала ощущать пустоту, пустоту, пустоту.

Я пришла в себя, лишь услышав голос старушки. Она вернулась из патио и топталась на кухне. В доме было так тихо, что слышались ее шарканье и тихая ругань. Она кляла одну из теней, обитавшую в кухонном шкафу, за то, что та высунула руку, чтобы вырвать клок ее волос. «Ах ты несчастное создание, я бы тебя прикончила, если б ты не была уже мертва», –  бормотала старуха. Но какой толк от подобных угроз, если они адресованы призраку, появившемуся здесь из неведомо какого ада? Вскоре бабушка появилась в коридоре. Она прошагала мимо меня и вышла через главную дверь, которую я оставила открытой, поскольку мое тело какое-то время не слушалось меня, съежившись от страха. Она достала из кармана юбки четки и повесила их на ветку виноградной лозы, которая карабкалась по фасаду дома.

Меня охватила ярость: я поняла, что она что-то знает обо всем этом, но скрывала много лет и продолжает скрывать.

– Это чтобы изгнать ее отсюда? –  спросила я со всей накопившейся у меня злостью. Я хотела, чтобы она дала мне повод, и теперь я набросилась бы на нее подобно гигантскому насекомому.

– Тебе же известно, что от призраков избавиться невозможно, а так они хотя бы не путаются под ногами, –  ответила она, вошла в дом и захлопнула дверь.

Я схватила ее за руку, ощутив, как пустота внутри меня превращается в огромную пропасть, и засыпала вопросами: что здесь делает моя мать, почему она явилась только сейчас, спустя столько времени?

– Она явилась не сейчас, –  сказала бабушка, пытаясь высвободить руку.

Я отпустила ее и последовала за ней на кухню, кипя от ярости, которую уже не могла сдержать.

– Как это –  не сейчас?

Единственное, что помешало мне наброситься на старую и расцарапать ей хитрую рожу, –  это желание добиться ответа на мои вопросы.

– Она здесь давно, а вернулась вскоре после того, как ее забрали.

Я села за стол и отпихнула кастрюлю, которую бабушка сняла с плиты, чтобы вымыть и приготовить похлебку. Оттуда выплеснулось немного бульона и пролилось на клеенку жирной лужицей, от запаха которой меня замутило.

– Тогда почему же я до сих пор ее не видела? –  злобно спросила я. Злость уступила место то ли тошноте, то ли жалости, то ли чему-то еще, но расцарапать ей лицо мне больше не хотелось.

– Откуда мне знать, почему мы видим то, что видим, и почему призраки и прочая нечисть иногда кажутся нам безобидным дуновением ветра в углу комнаты, а иногда похожи на хищных зверей, почему они то напоминают легкий трепет, а то проникают в самую глубь нас.

Она отхлебнула из деревянной ложки, и капля бульона скатилась с уголка ее губ, оставив маслянистый след на подбородке. Теперь бабушка уже не казалась огромным насекомым, а выглядела всего лишь старухой вроде любой другой, которая вызывает жалость и, возможно, немного отвращения, но