— Опять привел?!

Дима увидел компанию глазами женщины: улыбавшегося всем и каждому маленького, что примостился на стуле и как примерный школьник сложил руки на коленях, насторожившегося длинного и узкого, всю группу, застигнутую среди необычно богатой обстановки. И не поверил тому, что услышал.

— Тебе какое дело! — с привычной ненавистью сказал Иностранец. — Уходи отсюда!

Женщина не ответила, еще раз оглядела веранду и вернулась в зашторенные комнаты, закрыв за собой дверь.

Дима догадался, кто была женщина. Как мог Иностранец так обращаться с матерью!

— Ты что на нее так? — спросил его приятель-ровесник.

— Пусть не лезет не в свое дело. Это и мой дом. Кого хочу, того и привожу.

Длинный и узкий наконец развалисто опустился в кресло и признательно, будто ничего не произошло, улыбался молодому хозяину. Маленький, наоборот, перестал улыбаться, устремил на хозяина виноватый взгляд. Расстроенный, тот невидяще смотрел на компанию. Потом он посовещался с приятелем-ровесником, и все поднялись. Маленький вскочил первый. Готовно поднялся длинный и узкий. Но он с удовольствием еще посидел бы в таком кресле.

— А куда мы пойдем? — спросил Дима на улице.

Маленький не знал. Не знали это и другие ребята.

— Так зачем же мы идем? — спросил Дима.

Маленький передернул плечами. Ему все равно было интересно. Длинный и узкий догнал Иностранца и, искательно поглядывая на него, пошел сбоку.

Глава девятая

— Пойдем, — позвал отец.

— Куда?

— Пойдем, пойдем. В одно место.

Они проходили у каких-то раскрытых ворот, за которыми был виден длинный двор с заезженной до черноты, до угольной пыли землей.

— Зайдем, — сказал отец.

В кабинете с зеленой ковровой дорожкой, сложив на двухтумбовый зеленого сукна стол короткие руки в тесных рукавах залоснившегося темного костюма, в облегавшей грудь темной рубашке, в тугом бордовом галстуке сидел хозяин. Он разглядывал вошедших, не сразу, только когда отец подошел к столу, поднялся, чтобы пожать руку гостю, и оказался ниже среднего роста, узкоплечим, но с таким выпуклым телом, что непонятно было, как пиджак не разрывался на нем. Коротко подстриженная голова, зауженный в висках лоб, темное тугое лицо, затылок с поперечными складками — хозяин был отлит как бы одним куском. Он тут же сел и продолжал терпеливо смотреть на посетителей, устроившихся за приставным столиком.

— Хотите пить? — вдруг спросил он, снял руку со стола, на что-то под ним нажал и вернул руку на место.

Вошел мужчина в мучнистом пиджаке и от двери внимательно глядел на хозяина.

— Принеси, — сказал хозяин.

Человек понял. Пока он ходил, оживившийся хозяин благосклонно смотрел на гостей.

— Это мой секретарь, — сказал он.

Секретарь принес два пустых и одни с медом стакана, понимающе переглянулся с хозяином и поставил их на стол. Оп приступил было к делу, но хозяин не позволил, сам налил из запотевшего металлического баллончика воду, ложечкой бросил из пакетика соду в стакан, прежде влив туда меду, и ложечкой же размешал все до пены. Он подал стакан отцу. Выпив, отец сказал, что не знал, что это так приятно. То же самое довольный хозяин сделал для Димы.

— Я вам могу прислать бочонок, — предложил хозяин.

— Хорошо, — согласился отец, но Дима видел, как насторожился он, услышав про мед.

Сразу насторожился и хозяин. Какое-то время оба не доверяли друг другу, вернее, не доверял отец, а хозяин был начеку. Диме стало ясно, что отец не купит этот бочонок и ни мама, ни сестры, ни брат не узнают, что у них могло быть столько меда.

Но вот настороженность прошла, и, показывая на картины, висевшие на стене просторного кабинета, отец спросил:

— Продадите?

Хозяин, показалось Диме, снова насторожился, но теперь уже отец доверял ему, а тот не был уверен, доверять ли отцу.

— А вы знаете, о чем они говорят? — спросил отец. — Это охотники. Вон тот, что растопырил пальцы, рассказывает байки. А тот, что под шляпой за ухом чешет, думает: ну, и врешь же ты, братец! А молодой в первый раз на охоте, не знает, что этот лысый черт врет безбожно.

Хозяин вежливо улыбался, отстраненно поглядывал на картину и уверенно молчал. Теперь он знал, зачем пришел отец.

— Продадите? — снова спросил отец.

— Эту не могу, — сказал хозяин. — Уже взяли.

— А эту? — спросил отец.

На картине были насыщенный испарениями лес и лучи солнца, пробившиеся к поваленному дереву с вывороченными корнями. По дереву лазали медвежата. Лес понравился Диме больше охотников: неприятно было, что пожилой охотник так беззастенчиво врал, а молодой так по-глупому ни о чем не догадывался.

Интерес отца к картинам удивил Диму. Зачем они ему?

— Эту я отдаю Зайко, — сказал хозяин.

Теперь Диме стало ясно все. Он вспомнил, что в квартирах знакомых отца где-нибудь на видном месте обязательно висела картина. Будет она и в квартире Зайко. Этот майор с узким лоснящимся лицом и веселыми бездонными глазами не однажды выпивал с отцом, и оба были довольны. Еще недавно Зайко жил с красивой молодой женщиной, оставив жену с дочерью и сыном-шестиклассником, который, мстя за мать, дважды разбивал камнями окна квартиры сожительницы отца-изменника. Вернувшись к жене, он по-прежнему был беззаботен и весел, будто никогда не бросал ни жены, ни детей.

«Картину он нам даст», — понял Дима хозяина.

Он не одобрял отца. Зачем так зависеть от этого человека? Но он уже чувствовал, что тоже становился заинтересован в картине. Одно задевало его: лучшие картины были взяты, им приходилось брать последнюю.

— Ладно, беру, — согласился отец.

Так появилась у них своя картина. На фоне грозового неба и зловеще освещенного поля с человечьими и лошадиными останками сказочный богатырь на тяжеловесном коне, опустив копье наконечником книзу, читал надпись на камне. Нельзя было ехать ни налево, ни направо…

Картину повесили в большой комнате. Сделал это отец, а мама ему помогала. Потом они оба бросали на картину пристальные взгляды и смотрели друг на друга со значением. Такие же пристальные взгляды бросали на картину гости, а глаза отца становились бдительными.

«Что они так смотрят?» — думал Дима, замечая и вежливый, чтобы не обидеть хозяев, интерес, и странную пристрастность, и снисходительную догадливость гостей.

Получалось так, будто только к ним, Покориным, имели отношение и богатырь, и его тяжеловесный конь, и камень с надписью. Получалось, что только о них, достанься им другая картина, что-то говорили бы и лес с медвежатами, и охотники. Получалось, что, оттого что у них появилась своя картина, они что-то такое понимали. Но как важно это было для мамы, для отца! Они вдруг останавливались