– У меня теперь свой ребенок. Хочу когда-нибудь тоже рассказать ему о его корнях.

«Его корни – это мать, которая думала не головой, а пятой точкой, и отец, который был еще хуже», – хочется сказать мне.

Роуз Голд и раньше задавала этот вопрос, но мне всегда удавалось уйти от разговора. На этот раз я решаю ответить честно.

– Я приехала в свой старый колледж, где когда-то получила диплом сиделки. Я искала программы повышения квалификации, чтобы меня повысили до старшей медсестры. Я встретила его в столовой.

– Сколько тебе было лет?

– Тридцать четыре.

В назначенное время я пообщалась с представителем приемной комиссии, а потом отправилась в столовую пообедать. Не сказать, чтобы в муниципальном колледже Галлатина продавалась такая уж свежая и здоровая пища, но я поддалась ностальгии. В столовой я взяла тарелку сырных палочек из моцареллы (куда там Сыну Божьему! сырные палочки – вот величайший дар Господа человечеству).

Я расправлялась уже со второй палочкой, когда на мою скамейку сел парнишка. На вид лет двадцати с небольшим. Сел он не слишком близко. На самом деле он выбрал идеальное расстояние: достаточно далеко, чтобы не вторгаться в личное пространство, и достаточно близко, чтобы можно было завязать беседу. Особой привлекательностью он не отличался, но отглаженная рубашка хорошо смотрелась на его стройной фигуре.

«Привет», – сказала я, обращаясь скорее к сырной палочке, чем к этому коротко стриженному светловолосому парню. Он повернулся ко мне: «Привет?» Его голос звучал так, будто это был вопрос. Я могла бы с первого слова догадаться, что этот парень не из тех, кто может сделать первый шаг.

Роуз Голд прерывает мои воспоминания:

– И долго вы были вместе?

– Несколько месяцев, – отвечаю я.

– Ты никогда не думала о том, чтобы выйти за него?

Я давлюсь смехом:

– Боже, нет уж.

– Почему нет? – спрашивает она с таким серьезным видом, что я понимаю: тут следует проявить осторожность.

– Потому что я была готова повзрослеть. А он – нет.

Я говорю дочери, что Грант Смит стал моим парнем слишком быстро. Говорю, что, как всякая влюбленная девчонка, не обращала внимания на тревожные сигналы: на расширенные зрачки, на повышенное потоотделение, на то, что он прятал что-то под подушки, когда я неожиданно заходила в гости. Я давно ни с кем не встречалась, стыдно признаться, сколько месяцев (ладно, лет) у меня не было секса. Я не мечтала о том, что пойду под венец с ее отцом, который был на двенадцать лет младше меня, но он подходил для того, чтобы приятно провести время, пока не найдется кто-нибудь получше. Грант мог связать два слова и не казался при этом полным идиотом. Я никогда не говорила, что нашла в нем родственную душу.

К тому моменту я уже задумывалась о детях. Очень часто задумывалась. Не о том, чтобы завести детей с ним, а о том, что мне хочется ребенка для себя. Ночами я мечтала о крошечных пальчиках и придумывала имена для девочек. Иногда я думаю, что сама напророчила себе ребенка, потому что так много мечтала о детях, лежа рядом со своим парнем. Как иначе объяснить то, что я забеременела, хотя принимала противозачаточные?

Я долго размышляла о своей проблеме, прежде чем сказать ему. Да и проблема ли это? Я так давно хотела ребенка, и вот оказалось, что он уже растет у меня в животе. Может, мы станем счастливой семьей. Может, он перейдет к наступательной тактике. Сыграет домашний матч. (Все, у меня закончились спортивные метафоры.) Может, ему нужен ребенок, чтобы остепениться. Ну конечно.

Ее отец пришел в ужас, это свойственно большинству молодых людей. Он не хотел ребенка – у него вся жизнь была впереди – и поверить не мог, что я «так с ним поступила». Его переполняли подозрения и злоба, и, сказала я Роуз Голд, стало невозможно разобраться, говорит ли со мной он или метамфетамин. Я не могла впустить ребенка в его мир. Пришлось смириться с тем, что предстоит справляться одной.

Из нас не получилось идеальной «Семейки Брейди»[8], на что я надеялась изначально, но, если уж на то пошло, Майк Брейди был унылым занудой. Я и сама могу вырастить ребенка. Себя же я вырастила? И вышло неплохо. Я разорвала отношения с Грантом и начала подбирать себе дом.

Роуз Голд снова встревает:

– А он умер от передозировки?

– Так мне говорили.

– То есть ты не знаешь наверняка?

– Знаю. – Я хмурюсь, глядя на дочь. – Я просто хотела сказать, что мы тогда уже не общались. Мне сказал кто-то из его соседей.

– Кто?

– Я не помню. – Я начинаю раздражаться.

– Где он похоронен?

– Господи, да откуда мне знать?

– Я подумала, может, тебе говорили, – отвечает Роуз Голд. Она расспрашивает с умом.

– Прости, если это прозвучит жестоко, – говорю я, – но Грант не хотел быть твоим отцом.

– Да уж, в этом я не сомневаюсь, – с горечью произносит Роуз Голд.

По экрану бегут финальные титры. Мы следим за проползающими именами. Потом я выключаю телевизор, и комната погружается в тишину. Роуз Голд зевает и потягивается в своей мешковатой толстовке.

Дочь забирает у меня Адама и прижимает его к себе. Она открывает рот, будто хочет что-то сказать, но в этот момент ее телефон начинает громко вибрировать на журнальном столике перед нами. Я наклоняюсь посмотреть, кто звонит, но Роуз Голд хватает мобильник раньше, чем я успеваю что-то увидеть.

Она смотрит на экран. Ее лицо стремительно бледнеет, а руки начинают трястись. На секунду мне становится страшно: а вдруг она выронит Адама?

– Можешь подержать его? – бормочет Роуз Голд и сует малыша мне в руки.

Она торопливо проходит по коридору, сжимая телефон. Через несколько секунд захлопывается дверь ее спальни. Замок защелкивается. Я сижу в кресле и покачиваю Адама, размышляя о том, что увидела.

Кто-то хочет поговорить с моей дочерью. Вопрос в том, почему она не хочет говорить с этим кем-то.

КОГДА ИНТЕРВЬЮ ЗАКОНЧИЛОСЬ, я взяла бумажный пакет, в котором лежали все мои вещи для ночевки, и вышла из кафе. Я села в фургон и вбила адрес Алекс в телефон.

Она жила в Лэйквью, так что я проехала на север по Вестерн-авеню и повернула направо, на Фуллертон, думая о том, что солгала Винни. Разумеется, мне было жаль маму. По вечерам я нередко смотрела на пустое кресло, стоявшее у меня в квартире, и мне даже хотелось, чтобы в нем сидела она. Она рисовала пальцем буквы у меня на спине и заплетала мне парики. Она сочиняла безумные приключения, в которые мы отправлялись, не выходя из дома. Она обнимала меня так крепко, что в легких не оставалось воздуха. Она боролась за меня. Несмотря на все ее грехи, я знала, что она меня очень сильно любила.