Вадим чуть не сел.

— Хоккей?! Ты хоть знаешь, что это такое?

— А то! Я целых две книжки о нем прочитала. Историю, правила…

— Как же ты упустила из виду важную деталь? В хоккей играют на льду. И где, скажи на милость, вы нашли в пустыне лед?

Гуля Перепелкина окинула его бирюзовым взглядом, полным превосходства.

— Ты совсем не разбираешься в спорте! Есть хоккей на траве. В него еще на лондонской Олимпиаде играли. Все то же самое, только вместо шайбы мяч. И никакого льда не надо.

— Но травы в пустыне тоже нет! — не сдавался Вадим.

— Мы тренируемся без травы. Это я нарочно придумала. Игра на жаре развивает выносливость и сгоняет лишний вес. Когда наберем нужные кондиции и освоим технику, вернемся в Коканд. Там есть травяные площадки, на них и будем устраивать матчи.

— С кем?

— С девушками из других городов. А может, и республик. Я все просчитала! Уже разослала письма в Киргизию, Туркмению, Казахстан… Мы поднимем женский спорт в Советской Азии на новый уровень! А потом выйдем на международную арену. Добьемся, чтобы женский хоккей включили в программу Олимпийских Игр наравне с мужским.

— И всех победим, — закончил за нее Вадим.

То, что казалось таинственным и угрожающим, не стоило выеденного яйца. Девы-спортсменки выехали на тренировочный сбор, гоняли мячик. Гнутые жерди оказались хоккейными клюшками, а плетеные корзины использовались для дополнительной защиты.

— А откуда у вас американские сникеры?

— Это нам милиция передала. Готовилось восстание, но заговорщиков арестовали. У них на складе нашли оружие и обмундирование. Обувь тоже… Бандиты ее хотели для диверсий использовать, но ведь она спортивная! Мы и попросили. Я от женотдела заявление составила, и нам двадцать пар отдали. В них удобно бегать.

Вадим и сам не отказался бы от такого подарка. Но все же не вязался у него ханский гарем с хоккейной командой. И какой к шайтану спорт, когда кругом шныряет разбойный люд, а девчонки тут одни, без надзора, и в случае чего заступиться за них некому.

— Где вы живете?

— В юртах. — Гуля вытянула руку в северном направлении. — Там… за той грядой, есть еще одно озеро, но оно пересохло. Мы прямо на дне поставили юрты, в них и ночуем. Сначала возле Алтынкана хотели остановиться, но место попалось неудачное, змей видимо-невидимо. А однажды стрельбу поблизости услышали… Поэтому сюда перебрались.

«Это их наши патрульные спугнули», — вспомнился Вадиму сбивчивый доклад Павлухи в кишлаке.

— И как вам здесь?

— Ничего. Мы с собой муку взяли, лепешки печем, с едой проблем нет. Возле озера опреснительную установку нашли, она еще от солеваров осталась, которые на промысел ходили… Если ее раскочегарить, то воды и на чай, и на помывку хватает. А вечерами я политинформации устраиваю. Потому что каждый комсомолец обязан распространять среди рабоче-крестьянской среды пролетарское миропонимание и создавать стойких сознательных борцов за идеалы марксизмаленинизма.

Опять понесла! Вадим скосился на девичью шеренгу, которая топталась в молчании, пережидая, пока предводительница закончит разговор. Это из них-то она собирается выковать стойких сознательных бойцов? Еще вчера они ублажали Рахматуллу, исполняли его «утонченные» ханские прихоти, а завтра что — пойдут с пулеметами басмачей крошить? Чушь… И не нужно этим кралям становиться бойцами. Пускай лучше замуж выходят за политически подкованных дехкан, сбрасывают паранджи, производят на свет социалистическую поросль и посвящают себя мирному труду.

Во как. Вадим поймал себя на мысли, что, поддавшись влиянию новой знакомой, стал думать плакатными шаблонами. Ухмыльнулся. Обидчивая инструкторша приняла это на свой счет.

— Ты не веришь, что у нас получится? — И с подозрением прижмурилась. — А ты комсомолец?

— Нет. Староват я для комсомольца, мне уже тридцать.

Согласно Уставу РКСМ, принятому на второй год после революции, в комсомоле можно было состоять до двадцатитрехлетнего возраста. После этого, если «перестарок» не сдавал свой билет, его переводили в разряд так называемых пассивных членов, лишенных права голоса. Быть пассивным членом Вадиму не улыбалось. Строго говоря, службисту ОГПУ полагалось бы вступить в партию, и ему на это не единожды указывали, но он находил предлоги увильнуть — ссылался на то, что морально не готов, не искупил еще свое дворянское происхождение. Настоящей же причиной являлось другое: Вадим в принципе не представлял себе большевика, изучающего оккультизм. И это при том, что в построение коммунизма он верил свято и готов был дать в морду любому, кто усомнился бы в правильности совершенной десять лет назад Великой Октябрьской революции. Просто не монтировалось его нынешнее ремесло с принадлежностью к партии убежденных атеистов. Кстати, этой позиции придерживался не только Вадим — значительная часть особой группы была беспартийной, что и провоцировало нападки на нее со стороны различных праведных службистов.

Чтобы втолковать это товарищу Перепелкиной, потребовалось бы рассекретить себя, да еще и потратить уйму времени. Поэтому Вадим ушел от щекотливой темы.

— Ты вот что… Бери своих физкультурниц, и дуйте в Коканд, в Хиву, в Бухару… в общем куда подальше.

— С чего это? — Ей явно не понравилось, что он вздумал распоряжаться.

— С того… Здесь басмачей пруд пруди. Налетит на вас ватага мужиков с саблями — чем будете отбиваться? Клюшками?

— У меня пистолет есть…

— Один на всех? Не смеши. Если себя не жалко, то о ханшах подумай. Они не для того из р-рабства вырвались, чтобы в р-расцвете лет сгинуть…

Вроде все правильно обосновал, доходчиво, но комсомолке-спортсменке вожжа под хвост попала. Ротик округлился, затараторила прерывисто:

— Да ну тебя! Раскомандовался! У меня разрешение от уездного комитета… и от обкома тоже… Не имеешь права нас ущемлять, понял? В Уставе сказано: первоочередная задача каждого комсомольца состоит в том, чтобы…

Короче, разругались. Вмиг Довела Гуля-Гюльчатай Вадима до белого каления, он плюнул, пожелал хоккеисткам когда-нибудь выиграть олимпийские медали и вернулся к своим. Потом, конечно, пожалел, что сорвался. Девчонкам лет по двадцать, глупышки еще, их воспитывать и воспитывать.

Рассказал о них Враничу. Известие о том, что чудовища, сотворенные фата-морганой, были всего-навсего безобидными юницами, серб воспринял как должное. Когда же Вадим заикнулся по поводу бедственного положения злосчастных дурашек, научник не дал ему договорить:

— Где е бедствие? Колико разумею, насильно их никто не держит. Пребывают по доброй воле. Имамо ли право мешаться?

— Да как вы можете так р-рассуждать! — загорячился Вадим. — Им ведь даже укрыться негде! Их Керим-бек… как перепелок…

Хотел сказать «как куропаток», но на ум некстати пришла фамилия Гули, и получилась неуместная игра слов. Неуместная, потому что смешного в создавшейся ситуации он не находил.

Серб, разумеется,