— Вас что-то тревожит? — с благожелательной улыбкой предположил он, машинально водя пальцами по гладкой поверхности стола, обходя стопку бумаг и карандаши, будто ласкал ее.

— Что-то случилось с Марго…

— С Марго? — Его добрые глаза сощурились, и на долю секунды в них сверкнул хищный интерес.

— Женщина с депрессией.

— Да, я догадываюсь, о ком вы говорите. — Он многозначительно кивнул. — Так что с нею случилось?

Леся замешкалась, подбирая слова:

— Ее зачем-то привязали к кровати, хотя она никогда не проявляла агрессии! Мы с ней всегда мило беседовали. А сегодня я пробовала с ней заговорить, но она не отреагировала. Только пялилась в пространство стеклянным взглядом.

Доктор перестал водить пальцами по столу, взял карандаш и что-то быстро записал на листке.

Леся умолкла, и мужчина поспешно поднял голову:

— Продолжайте, я вас внимательно слушаю. Вы ведь знаете, что можете быть со мной абсолютно откровенны.

Не то чтобы Лесе сильно хотелось откровенничать, но какие еще варианты у нее имелись? Чтобы поскорее выйти из клиники, она должна сотрудничать и позволять специалистам делать свою работу.

— Меня это испугало и огорчило.

— Почему?

— Почему? — Леся помолчала. — Потому что она мне небезразлична, я хорошо к ней отношусь. И я не вижу поводов, чтобы к ней применяли те же методы, что к буйным пациентам.

Они разговаривали в течение часа, и, когда сеанс закончился, Леся с трудом встала с кресла. Последние минуты она сидела как на иголках, воображая, как шершавая ткань обивки прирастает к ее бедрам и спине, словно хищное кресло пыталось удержать ее, не дать уйти.

До обеда она читала, по нескольку раз возвращаясь на предыдущую страницу, потому что плохо вникала в суть написанного. Пообедала внизу, недолго погуляла во дворе — было слишком жарко. Несколько раз набирала номер Виктора, но тут же сбрасывала, не понимая, чего по-настоящему хочет. Раньше она не была такой нерешительной. Возможно, ее болезнь накладывала свой отпечаток…

Ей нечасто требовалась чья-то компания. Леся не страдала от одиночества, и собственное общество не тяготило ее. Но даже неисправимому интроверту иногда требуется поговорить по душам. Жаль, что родители не подарили ей сестренку. Они бы стали лучшими подружками и делились сокровенными тайнами, понимали бы друг друга с полуслова.

Леся попыталась представить, как бы выглядела ее родная сестра. Наверное, так же, как она сама: невысокая, русоволосая, с губами чуть тоньше, чем нужно, с широкими скулами, высоким лбом и слегка раскосыми, «пьяными» серыми глазами. Только характерами они бы отличались. Сестра непременно была бы веселой и энергичной, постоянно тянула бы Лесю за собой. Леся бы сопротивлялась и делала вид, что недовольна, но про себя жмурилась бы от удовольствия. Она не считала себя ведомой — у нее было собственное мнение и принципы, — но бросаться вперед, прокладывать дорогу в неизученном пространстве без проводника не решилась бы.

Эта фантазия испортила ей настроение. Сестры у нее никогда не будет. А единственная приятельница, с которой она сошлась, превратилась в тыкву.

После групповых занятий, где чокнутые изображали нормальных людей и нормальное общение, Лесю навестил Пепе и сообщил, что с завтрашнего утра они попробуют новое лечение.

— А что, старое не работает? — удивилась она. — Я чувствую себя хорошо.

— Вам не о чем беспокоиться, — уклончиво ответил тот. — Предлагаю вам хорошенько выспаться, чтобы встретить новый день со свежими силами.

Перед тем как раздеться и лечь в постель, Леся позвонила отцу. Он не взял трубку, и она вспомнила, что не учла разницу во времени. Это в Краснодаре всего девять вечера, а у отца уже середина ночи.

Ее взгляд упал на свернутую записку, которую вчера кто-то просунул под дверь. Интересно все-таки, кто ее написал? Может быть, Люцифер из 205-й палаты? Любопытный персонаж. Привлекательный парень лет тридцати, насмотрелся сериалов про сверхъестественное и вообразил себя королем ада. Правда, Люцифер из него получился нестрашный, даже симпатичный.

— Я не творю зло, не совращаю людей на дурные поступки, — с грустью объяснял он. — Люди делают собственный выбор, а я лишь наказываю их за ошибки — и то лишь потому, что Отец заставил меня выполнять эту черную работу. Думаешь, кто-то согласился бы править преисподней по собственной воле? Я тоже был не согласен. Но разве он… — Люцифер вскидывал глаза к потолку, — разве он учитывает наши желания? Я единственный, кто попробовал проявить своеволие, доказать, что имею право на собственное мнение, и мы все видим, чем это закончилось. Я вынужден тысячелетие за тысячелетием иметь дело с самыми худшими из людей, выдумывать для них мучения и тратить на них все свое время. И никого не волнует, что я, быть может, предпочел бы более интересные занятия. Серфинг, например. Ты когда-нибудь каталась на серфе? — спрашивал Люцифер, и в этот момент его печальное лицо светлело.

Леся говорила бы с ним почаще, если бы он не повторял одно и то же изо дня в день. Нет, не стал бы он писать записку. Это ниже его достоинства. В его стиле было бы подойти и с надрывом Гендальфа крикнуть: «Бегите, глупцы, бегите!»

Укутавшись в одеяло, на грани яви и сна, Лесе припомнилась утренняя сцена в палате Марго. Психолог спросил, почему ее так напугало произошедшее, и она ответила не совсем честно. Она испугалась не потому, что хорошо относилась к Марго и переживала за нее — вернее, не только поэтому. Леся боялась сама оказаться на ее месте.