Ночь выдалась теплой, но Майка все равно знобило. Он укрылся в хозяйственной пристройке еще закрытого в этот час кафе. Пластиковое дачное кресло немного защищало от поднимавшейся от земли сырости, но надолго задерживаться здесь Майк не мог. Уже занимался рассвет — рассвет вторника.

«Продержись до следующего понедельника», — сказала незнакомка.

Нолан расхохотался.

Если бы он рассказал Викки о происходящем, она бы тоже смеялась как сумасшедшая. Треш — ее любимый жанр. Да и с чувством юмора у нее всегда было отлично. На его памяти Викки единственная девушка, которая не только сама умела зло подкалывать, но и не обижалась на шутки в свой адрес. Майк мог сказать ей любую гадость без страха получить неадекватную реакцию. Иногда с Викки было так просто… Она была лишена этого бабского голода на цацки, нежности и словесные подтверждения чувств, особенно по праздникам. Надо сказать, праздники ее по-настоящему раздражали.

— Не надо дарить мне подарочки только потому, что в этот день все без исключения так поступают. Я не хочу жить внутри шаблона, — сказала она на их первое совместное Рождество, когда Майк протянул ей бархатную коробочку с ювелирным украшением. — Если ты захочешь сделать мне приятно, то делай это без повода, хорошо?

И он делал. Без повода. Он был убежден, что встретил самую удивительную, самую необычную из женщин.

— Сегодня День всех влюбленных, — однажды напомнил ей Майк.

— А нам и поздравить некого, — печально отозвалась Викки и тут же расхохоталась.

Ему нравилось в ней все: феноменальное тело, вздорный характер, за который ее часто хотелось придушить, сексуальный акцент, сарказм, для которого не существовало ничего святого.

Викки жила настоящим, выжимая из него по максимуму. Разговоров о прошлом избегала, разве что вскользь бросала редкие фразы, по которым можно было лишь смутно представить отдельные моменты, но не увидеть общей картины. Майка терзало любопытство, но он не лез в душу, на своем опыте зная, как это раздражает. Да, он хотел бы знать о любимой женщине как можно больше, но довольствовался и той скудной информацией, которой она делилась.

Он не строил долгих планов — с Викки это теряло смысл, — но верил, что им вместе будет комфортно в любых жизненных обстоятельствах. Как же он заблуждался! Едва его дела захромали, Викки словно подменили. Они стали чаще ругаться, она то уходила, то возвращалась, а потом прислала то отвратительное письмо…

Нолан был раздавлен.

Викки писала, что боится говорить ему это в лицо, но она устала от его депрессии и нищеты.

«Раньше ты был веселый, а теперь постоянно удручен и озабочен своим будущем. Мне стало скучно с тобой, Майки. Извини, но это конец. Я улетаю в жаркую страну — куда не скажу — с другим парнем. Он тебе в подметки не годится, зато умеет радоваться жизни и денег у него полно. Этот номер я выкидываю, чтобы избавить тебя от искушения позвонить. Адьез, мучачо. С тобой было классно. P. S. Почему, почему ты беспокоишься о будущем? Беспокойся о настоящем. Будущего может не быть».

У него тогда будто почву из-под ног выбили. Это было так не похоже на Викки и в то же время в ее духе. А он-то, наивный дурак, считал, что ее и правда не волновало, в горе или в радости, в богатстве или в бедности…

Конечно, Викки заслуживала лучшего, и он ее не винил. Хотя нет, винил! Что это за любовь такая, которая не выдерживает безденежья? Тем более не навсегда же эта черная полоса. Он бы обязательно выбрался!

Майк нервно повел плечами и едва не застонал от раздирающей боли в руке. Рана выглядела ужасно. Ткань толстовки прилипла к поврежденной коже, кровь продолжала течь, и с каждой минутой его все сильнее знобило.

Нужно выбраться в людное место, попросить помощи. Если им немедленно не займется врач, он просто отключится от кровопотери.

Рассветное солнце уже окрасило небо в нежный желто-розовый, улицы наполнялись шумом автомобилей, сквер наводняли любители ранних пробежек, а Майк все не находил в себе сил подняться и выйти из своего убежища. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, он перевернулся на бок и с усилием встал на нетвердых ногах. Придерживая пострадавшую руку, он кое-как выбрался из-под навеса, сделал несколько шагов и рухнул на землю.

Сознание возвращалось медленно, урывками. Изображение перед глазами раскачивалось, то тускнея, то становясь ярче. Голова гудела, а конечности, казалось, придавило бетонными плитами.

— Вы меня слышите, сэр? Вы можете назвать свое имя? — Настойчивый голос пробивался сквозь плотную завесу.

Гул в ушах становился все тише.

— Сэр? Вы можете назвать свое имя?

— Майк Нолан. — Язык с трудом ворочался в пересохшем рту.

— Вы знаете, какое сегодня число?

Майк с трудом сфокусировал взгляд:

— Где я?

— В больнице. Вас привезли в плохом состоянии, с ранами предплечья, голени и бедра. Вы можете сказать, что с вами случилось? — допытывалась немолодая медсестра, записывая что-то в медицинской карте.

— На меня напали собаки, — пробормотал он, скосив взгляд на больничную рубаху, а затем на забинтованную руку. Сколько же времени он провел в отключке, если его успели привезти, зашить и перевязать?

— У вас огнестрельное ранение бедра, — строго сообщила медсестра. — Правила обязывают нас сообщать в полицию о подобных случаях. У вас есть родственники, с которыми вы бы хотели связаться?

Майк отрицательно мотнул головой:

— Нет, никому не нужно звонить. Я в порядке…

— В таком случае я приглашу в палату представителя полиции, он задаст вам несколько вопросов.

Пятнадцать минут спустя медсестра вернулась в палату с озабоченными видом. Судя по всему, сумбурный и эмоциональный рассказ пациента показался полицейскому бредом и проявлением спутанного сознания. Сперва представитель закона сосредоточенно внимал, но с каждой минутой его лицо приобретало все более недоверчивое и сердитое выражение, пока он наконец не ушел, пообещав, что вернется позже.

Медсестра проверила пульс и зрачки, сделала очередные пометки и велела отдыхать:

— Скоро вас навестит лечащий врач, а сейчас попробуйте поспать. Вы потеряли много крови, вам необходим покой.

То ли из-за накопившейся усталости, то ли из-за препаратов, которыми его накачали, Нолан отрубился сразу же, едва голова коснулась подушки.

Ему снился странный сон. Он точно знал, что спит, осознавал свое дремлющее неподвижное тело и при этом не имел возможности управлять им. Сквозь сомкнутые веки он чувствовал чей-то прожигающий взгляд, затем что-то кольнуло в сгиб локтя, и пол неожиданно дрогнул, стены покачнулись и плавно двинулись мимо, как пейзаж в окне поезда. Майк то ли низко летел над землей, то ли его кто-то волочил по полу или вез на каталке… Издалека доносились неразборчивые голоса, тихий писк больничных приборов, мерное жужжание кондиционеров… Хлопали двери, и еле уловимый неприятный запах постепенно усиливался, становясь ядовитым, раздражающим.