Меня положили с какими-то мерзкими детьми в детское отделение. Вот подлость! Диагноз — тя­желое сотрясение мозга, временная потеря памя­ти и — вот оно: повреждение шейного отдела по­звоночника. Если бы я сломала себе этот прокля­тый позвонок, я бы умерла. Или, по крайней мере, у меня был бы поперечный миелит.

Наверное, каждый человек иногда думает о том, имеет ли смысл жить с поперечным миели­том. Есть люди, которые уверены, что жизнь все равно продолжается и в один прекрасный момент существование в инвалидной коляске тоже начнет казаться приятным. За те пять дней, которые я провела в этой уже знакомой мне больнице, я окончательно поняла, что к этому типу людей не отношусь. Если бы я не смогла шевелиться, моим самым большим желанием было бы умереть. Все самое интересное в жизни пришлось бы забыть. Я бы не смогла больше играть в баскетбол, катать­ся на лошади, рисовать, так и не смогла бы познать то, что все называют самым замечательным на свете. Или бывают паралитики, которые способны заниматься сексом? Нет, существовать растени­ем я бы не смогла! А каким мучением было бы не иметь возможности вертеть головой, куда захо­чешь, а все время со скоростью улитки поворачи­вать все тело, чтобы посмотреть, что происходит в другом углу комнаты. Если, например, входит се­стра, или врач, или санитар Армин. Если говорить честно, то он оказался единственным заслужива­ющим внимания объектом за все время пребыва­ния в больнице. Самым лучшим в течение дня было, когда он открывал дверь и говорил: «Ну что, дорогие детки, как у нас сегодня дела?» Господи, я сама себе казалась такой смешной!

Но вполне может быть, что он нравился мне просто потому, что в этой больнице не было боль­ше ничего интересного. Ничего, чему могли бы ра­доваться мое нежное сердце и моя столь невинная душа. Я решила, что буду читать. А так как книга у меня была всего одна, то я прочитала ее два ра­за подряд. А когда собралась читать в третий раз, врач ее отобрал.

Врач, доктор Мариус Куглер, знает меня с тех пор, как я в первый раз попала в эту скром­ную больницу. Когда мне было года четыре-пять, я упала с велосипеда. Тогда у меня тоже было со­трясение мозга. Моя шикарная шляпка от солнца съехала мне на глаза, а я, умная до невозможнос­ти, сняла руки с руля, чтобы ее поправить. И тут же налетела на фонарь и сделала кувырок через переднее колесо. Жаль, что никто не снял это про­исшествие на видео. Я бы с удовольствием посмо­трела на собственные подвиги.

Итак, доктор Куглер забрал у меня книгу — обосновывая это тем, что у меня не то настроение, чтобы читать подобную литературу. Книга называ­лась «Больше я вам не дочь».

Я убивала время, насмехаясь над малышами в своей палате. Всего их было шестеро. Наша палата оказалась забитой так плотно, что шкаф одной четырехлетней девочки даже не откры­вался. Чтобы это сделать, пришлось бы вывезти мою кровать а коридор, но я бы ии за что этого не позволила.

И вот уже несколько дней я разгуливаю с классным жабо на шее. Сначала я чувствовала себя чрезвычайно скованно, украшение мешало мне развлекаться, но потом привыкла. Мне даже не хо­чется его снимать, без него голова кажется тяже* лой. По-моему, через три недели, когда можно бу­дет от этой штуки избавиться, у меня вообще не останется шейных мышц.

Кроме того что я живу, произошло еще одно чудо. Мой отец сказал, что он ужасно беспоко­ился и не знал, что бы он делал без меня. Да еще заявил, что я значу для него очень много и он рад, что все обошлось без опасных осложнений. Может быть, он не такой уж и плохой, каким все­гда кажется. Он действительно был очень ми­лым, когда сидел у меня на кровати и чуть не плакал.

Но некоторые последствия все-таки есть. Во- первых (отрицательное), мне целый месяц нельзя ездить верхом. А во-вторых (положительное), мне нельзя выполнять упражнения на полу: кувырки, стойку на голове и так далее. Bay, скорее бы по­пасть на физру!

Моя дорогая мамочка конечно же ко мне в больницу не пришла.

Понедельник, 8 июля 1996

Это же чистой воды безумие! Это такое безу­мие, что нормальный человек даже представить себе не может. Мой папочка снова заткнул всех за пояс. Точнее говоря, он сделал нечто, не подпада­ющее под категории «гадость средней величины или просто гадость» и «абсолютный отпад», это даже не входит ни в какую промежуточную кате­горию. Это просто безумие. Мой отец получил за­каз, заказ, о котором я точно ничего не знаю, знаю только, что из-за него он должен на семь недель ехать в Австралию. И я должна ехать с ним!

Отец позвонил мне из турагентства, прежде чем отправиться в кегельбан, куда он ходит каждый ве­чер по понедельникам, вторникам, средам, четвер­гам, пятницам и субботам, и без всякого смущения сообщил, что уже заказал билеты для нас обоих, потому что не может оставить меня с матерью. В этом он, черт побери, прав! Мы бы друг друга прикончили. К бабушке с дедушкой я поехать не могу, потому что у меня их нет. А ближайшие из живущих в Германии родственников, у которых я могла бы перекантоваться, находятся в Мюнхе­не. Следовательно, не остается ничего кроме как взять меня с собой. Если бы я обязательно хотела остаться, я бы нашла выход но я непременно хочу в Австралию. Тогда я смогу, наконец, выбраться из этого дерьма.

Отец сказал, что много лет назад в Австралию уехал его лучший друг. Все его дети, кроме одного, старше меня, но мие это неважно. Наверное, там будет ужасно весело. Конечно, я безумно боюсь змей, но они мне не помеха. Австралия... Свобо­да... И все, что под этим понимается. Мы летим пят­надцатого числа. Уже через неделю. Я не могу до­ждаться, начинаю дергаться.

На школу мне плевать, я все равно пропустила большую часть года. Но поступок отца, его идею, как шантажировать нашу директрису, я считаю клевой. Дело в том, что в начале года она ему по­звонила и спросила строго-доверительным тоном, будет ли он против, если его дочь, то есть я, не по­лучит уроков этики. Комбинация предметов так сложна, что с точки зрения расписания это невоз­можно, и так далее... Моему отцу было, конечно же, глубоко плевать, есть у меня этика или нет. А теперь это вдруг пригодилось. Потому что если он расскажет об этом в Министерстве культуры, то у доброй госпожи директрисы, длиннющее имя которой я не могу запомнить с тех самых пор, как пришла в эту школу (то есть уже четыре года), будут проблемы. Она не сможет отказать моему отцу в просьбе освободить меня от занятий до конца года.

Вторник 9 июля 1996

Все правильно! Сегодня отец был в школе. Ди­ректриса сказала только, что он должен погово­рить с моей классной. А та что сделает?! Если бы у меня были плохие оценки, она могла бы что-то возразить. Но я хороша во всем, кроме математи­ки. Это значит, в среднем у меня четверки, а это, как мне кажется, вполне нормально. Конечно же, рассказав о своих дальнейших планах, я постави­ла весь класс на уши, ведь мне и так только что пришлось объяснять, где меня носило целую неде­лю. Ребята сказали, что я должна прислать им от­крытку. По-моему, они постепенно начинают счи­тать меня странной, потому что я хожу в школу чуть ли не раз в две недели, а появившись, тут же снова вынуждена исчезнуть.