каплями ягоды земляники в густой траве, заголубели колокольчики полевые, вылетели на работу пчёлки-труженицы. Деревенский народ весь в делах теперь, в заботах. Долго разговоры о Софье не смолкали на устах у людей, всё судили да рядили они, куда могла пропасть девка. Бабы у колодца судачили, мужики в поле балакали, а всё одно – к общему мненью не пришли, и толку от разговоров тех не было, так болтовнёй пустою всё и осталось, Софью же не нашли. Одни говорили, что нарочно она в топи пошла, с горя, оттого, что была ущербною и одинокою, да и утопла там, другие считали, что пошла она по травы в лес и ненароком заблудилась, ушла далеко от деревни, третьи и вовсе выдумывали, будто сбежала Софья с заезжим цыганом, который де польстился на её красоту и с собою позвал, как раз табор недавно стоял за три села отсюдова… Одним словом, что только не болтали. Да время своё берёт, мало-помалу забываться стало. У кажного, известно своё дело, свои заботы, свои печали да радости.

Один Иван ходил сам не свой. Думы тяжкие думал. Залегли у него на лбу две глубоких борозды. Бывало, собирался он и уходил в лес, до самой ночи всё бродил, каждый куст, каждый овражек по сто раз обходил, осматривал – всё искал милую свою. Да только нигде и следа её не было. Мать Иванова на сына с беспокойством посматривала, по пятам за ним ходила, всё боялась, как бы он руки на себя не наложил. Иван в сарай – и она за ним, он в поле – и она следом, он к соседям – и мать поспешает.

– Да что ты ходишь за мной? – не выдержал он раз, выругался.

– Да я ничего, – опустила матушка глаза, – Я так.

– Нечего за мною следить, ничего со мной не сделается, – сказал, как отрезал.

А матери всё тяжко на сердце-то, вот и решилась она как-то, думая свои думы тяжкие к ворожее одной сходить, жила та недалёко, через пару деревень отседова. Молодая вовсе девка, сказывали про неё люди, а такое говорит, что дрожь берёт – всё видит, всё знает! Ну, задумано, сделано. Собрала корзину гостинцев, да и пошла в дорогу.

Встретила её ворожея ласково, приняла хорошо, и вот какие слова сказала:

– Жива та, которую сын твой ищет. Только сокрыта она от глаз людских. Кто-то сделал так нарочно.

– Нешто и вправду цыган её выкрал? – ахнула мать Ивана.

– Нет, – покачала ворожея головой, – Живёт она сейчас хорошо, любят её там, берегут. И место это я бы могла тебе даже сказать, да не скажу.

– А почему? – опешила женщина.

– Незачем это покамест. Не срок ещё, – только и ответила ворожея, – Погодите. Придёт время и всё откроется. А виноват в её пропаже человек злой, чёрный человек. Примета у него есть – шрам над левой бровью.

Задумалась мать Ивана, что за человек такой, со шрамом… Перебрала в голове всех, кого знала, никто не подходит под описание.

– Да и ладно, – думает, а вслух спрашивает, – Так, следовательно, не стоит искать её? Коли хорошо ей там? А то, поди, помощь нужна девке?

– Не надо пока лезть никуда. Всему свой срок, – снова повторила ворожея, блеснув голубыми глазами.

– Что же мне с сыном-то делать? Нешто всю жизнь он станет сохнуть и ждать ту, которой и нет теперь?

– Всю жизнь не станет. Не переживай о том. Женится твой сын. По любви женится. И внуки у тебя будут. А теперь ступай. Хватит вопросов.

Довольная вышла Иванова мать от девки-ворожейки, добрый она ответ ей дала, всё хорошо будет с её сыном. Значит нужно только время, пущай перегорюет своё горе, отпустит его, тогда и дальше можно жить.

– Не стану больше за ним ходить по пятам, караулить, – решила мать, успокоившись, – А за Софью боязно, конечно, да ведь ворожея велит не искать, не лезть, само, бает, всё сложится, когда срок придёт. Значит надо ждать. Тем паче всё у ей хорошо…

***

Меж тем в домике на лесной поляне жизнь текла своим чередом. Дед Матвей привыкал к тому, что поселилась теперь в его затерянной в густом лесу избёнке, молодая красивая девушка со слепыми глазами, отчего-то прикипел он к ней с первых же дней всей душой, а уж пока выхаживал её в то время, что лежала она в горячке, и вовсе, как родная внучка сделалась она для него. Вот только ни слова не сказала она с тех пор, как нашёл он её в лесу, так и молчала всё. Две недели провёл он возле её постели, обтирал горячий лоб и руки, поил тёплыми отварами из липы, малины да черноплодной рябины, замирал, слушал дыхание – дышит ли, и выдыхал вместе с ней – дышит.

Оно, вишь как было-то, детей у них с женой не случилось, то ли за дар её не дал им Бог ребятишек, то ли застудилась она крепко в ту осень, когда уходили они из родной деревни, как воры, бежали под покровом темноты. А всё из-за чего? За правду ведь пострадали. Жена его, Епифания, смолоду уже ведала, да только людям не сказывала. До поры до времени. А в один день и случилось такое, что увидела она беду в видении своём— нападение будет на деревню, люди-то у них богато жили, зажиточно, вот и прознали про то лихие люди, разбойники, и решили ночью, когда спят все жители мирно и не ждут плохого, напасть, да и поубивать всех, а добро вывезти. Ну, и не смогла Епифания о таком смолчать, они тогда с ней только-только поженились. Матвей испугался даже, а ну как приблазнилось ей всё, стоит ли людям говорить такое – станешь потом посмешищем? Да только Епифания не послушала его, рассказала ж таки всем, предупредить хотела. Посмеялся народ над нею, как и чуял Матвей. А когда через два дня случилась беда и перерезали разбойники полдеревни, тогда-то и заперли их с Матвеем в своём доме, и подожгли избу снаружи. Кричали люди, что это она, ведьма, ту беду и накликала на родную деревню, как с ума посходили, а они и вправду посходили, да и кто б не сошёл после такого… Столько крови было, столько крови…

Да Епифания не зря ведающей была, сумела она всё-ж таки выход найти через крышу, и морок на людей навести, чтобы те на них с Матвеем смотрели, да не видели, так-то… Долго они бежали. После шли тоже долго. Ночевали в лесу, к людям выходили только за едой, да одёжу попросить, странниками представлялись. А деревенские так и думали, что они в огне сгинули, на том и успокоились. А Матвей с Епифанией дошли, однажды до этих лесов, да так тут и остались. Поначалу землянку сделали, а после и избу подняли. Тихо жили, мирно, к людям редко выходили, своим хозяйством существовали. Иногда путники и охотники забредали, так и узнавали они, что в мире сейчас делается. И жизнь прошла. Дед Матвей, сидевший на ступенях крыльца, удивлённо огляделся кругом, словно не понимая, как он попал сюда. И когда она прошла эта жизнь? Епифания тихо ушла, во сне, похоронил он её недалеко от дома, в лесу, каждый день на могилку приходил. Садился рядом на сооруженную им скамеечку, и сидел, говорил с супружницей своей подолгу, как с живой… После её смерти жил несколько лет один, смерти ждал. Чего уж греха таить, просил Бога о том, чтобы скорее пришла Костлявая. И вдруг эта девушка в лесу… Кто она? Откуда? Что привело её сюда? Кто причинил ей такое горе? Ничего, он её на ноги поставит, чего бы ему это не стоило.

Глава 16

В один из дней дед Матвей, исправно ухаживающий за Софьей и выкармливающий её с ложечки, что птица своих малых птенцов, собрался на болота за одному ему ведомыми травами да ягодами, погладив по спине своего кота, да наказав ему как следует сторожить их «внученьку», как он называл свою гостью, что по-прежнему продолжала