— Секундочку! — и пошел открывать дверь.

А там его ждал сюрприз. В лице лучшего друга Копытцева…

Обнявшись и похлопав друг друга по плечам, они направились в «царство Фигиной» (на кухню). На коротком этом пути Копытцев успел шепнуть: «Визит официальный».

— Знакомьтесь, Дмитрий Юрьевич, — объявил Плечов. — Это Алексей Иванович, мой давний товарищ. По образованию — не балабол, как мы с вами, а математик. А по должности и вовсе — комиссар госбезопасности (Копытцев был без формы, поэтому такое уточнение пришлось как нельзя кстати). К тому же на общественных, скажем так, началах он еще и возглавляет комиссию по возвращению на Родину культурного наследия, в которой периодически подрабатывают консультантами многие образованные люди, в том числе и ваш покорный слуга…

— Академик Мыльников, — протянул ладонь питерский гость и, дождавшись встречного движения, с силой притянул к себе «нового знакомого», да так, что у того чуть не слетели с носа очки. — Лешенька, родной, здравствуй!

Чего-чего, а такого Ярослав точно не ожидал…

— Дядя Митя? — поправив свою «оптику», воскликнул Копытцев и принялся дружески похлопывать по спине научную знаменитость. — Это сколько же лет мы не виделись?

— Давай прикину… — погладил бородку Дмитрий Юрьевич. — Что-то около пятнадцати.

— Точно, — подтвердил комиссар. — Я тогда еще учился в школе, правда, уже в последнем, девятом классе… Накануне выпускного поехал с друзьями в уездный город Гжатск на экскурсию и сразу полез в речку купаться: жара в тот год стояла у нас невыносимая. Вот меня солнечный удар и хватил. Наверняка утонул бы, если б не вы!

— А у меня как раз первый сороковник в жизни наметился, — стал вспоминать Мыльников. — Вот высокое начальство и решило спровадить беспутного, по его мнению, юбиляра в командировку, чтобы не шалил почем зря в «колыбели»… пролетарской революции. Поставили при этом задачу исследовать и описать одну славную икону из старинного местного собора, носившего ее имя, — и такой эпизод, к счастью, имел место в моей биографии… Вижу — пацаненок в Гжати барахтается; запутался в водорослях и на берег выбраться не может. Ну и бросился в воду, как был — в штанах и шляпе! — изложил свою версию событий того дня ученый спасатель. — Но похоже, теперь мы квиты…

— Чего вдруг? — с недоумением посмотрел на него Копытцев. — Должок свой я признаю. И в будущем постараюсь исправить положение.

— Уже исправил! Ты ведь не извергов своих, извини, для моего ареста послал, а вполне приличного человека: доброго, светлого и — что тоже немаловажно — разумного, — пояснил свою мысль академик.

— Спасибо! — замялся-застеснялся Плечов, а сам подумал: «Ну “старый друг”! Даже не намекнул мне о том, что знаком со “светочем философской мысли”. Ладно, я тебе это еще припомню…»

— Потом познакомились, и оказалось, что мы земляки и даже какие-то дальние родственники, седьмая вода на киселе, — продолжал тем временем комиссар. — Как я сразу вас на фото не узнал, ума не приложу! И ведь вижу… Вижу: до боли знакомое лицо, а кто, что — вспомнить не могу. И фамилия ничего мне не сказала — раньше-то я ее и не слыхивал. Митька — да и Митька, Георгиево[9] семя, как говорили у нас в деревне![10]

— Ты меня на людях так не назови, Алексей Иванович, ладно? — попросил академик. — Не люблю я, честно говоря, этого простонародного имени, и все тут. Лучше — Дмитрий. А ежели в научных кругах, то Дмитрий Юрьевич.

— Само собой, — не стал спорить Копытцев, но всё-таки добавил: — Не по-нашему это, не по-русски. И звучит как-то уж больно плохонько, неубедительно: дядя Дмитрий или Дима; язык не поворачивается произнести такое вслух…

— Ладно, языковеды. Замяли, — сменил тему разговора Ярослав. — Давайте пить чай, скоро в университет собираться надо.

— Зачем? — поинтересовался Алексей Иванович.

— Товарищ академик хочет пообщаться с коллегами, — проинформировал начальника секретный сотрудник. — Слишком давно они не виделись.

— Ладно… Тогда я побежал. Вечерком нагряну снова. Так что сильно не напивайтесь, — дал заключительные наставления комиссар.

— Погоди. Я с тобой, — вышел следом за комиссаром наш главный герой и уже на лестничной площадке тихо сообщил: — Пчоловский жив!

— Что? — положив руку на его плечо, пристально уставился в глаза своего агента Копытцев. — Ты не ошибаешься? Он же, по всем данным, в Могилевскую губернию давным-давно отбыл…

— К сожалению, жив мерзавец. Я с ним в Ленинграде, прямо как с тобой сейчас, общался.

— Зачем?

— Так получилось. Ты на всякий случай фотку его из личного дела изыми и передай мне…

— Но…

— Никаких «но», Леша. Позже все поясню. Во всех подробностях.

Глава 12

Неожиданный визит академика Мыльникова и примкнувшего к нему собственного воспитанника (Плечова) вызвал в МГУ самый настоящий фурор, резонанс, переполох, раздуванию которого в немалой степени способствовало еще и то обстоятельство, что прямо в дверях университета эти двое столкнулись с профессором Лосевым. Тот был доктором филологических наук, однако по праву слыл и одним из самых уважаемых советских философов. Поговаривали, что однажды «отец всех народов» поинтересовался у кого надо, остались ли в нашей советской стране философы-идеалисты? «Да, есть один, — ответили вождю. — Лосев!» — «Ну, так пусть один и будет!» — пожелал товарищ Сталин.

— Алексей Федорович? — воскликнул Мыльников. Радостно. Восторженно!

— Дмитрий Юрьевич? Вы? — неуверенно раздалось в ответ.

Лосев хоть и был на пять лет младше своего ленинградского коллеги, но видел очень плохо (даже не мог самостоятельно читать-писать); поэтому с трудом узнал старого знакомого — да и то только по голосу.

И пошло-поехало!

Сначала они на виду у всех горячо и долго обнимались в фойе университета; затем о чем-то ожесточенно спорили на родной для Ярослава кафедре истории философии, не давая при этом самому секретному сотруднику вставить хотя бы слово, а после и вовсе уединились в какой-то коморке, чуть ли не доверху набитой географическими картами, и не выходили оттуда добрых полчаса.

Лишь только вдоволь насладившись обществом друг друга, решили объявить о совместном, как сейчас сказали бы, «брифинге» для всего вольного студенчества.

Вход, естественно, бесплатный. Тема свободная.

Народу набежало — тьма-тьмущая.

В конечном итоге все общение было сведено к бесконечным вопросам — ответам… «Что вы думаете?», «А как считаете?», «Каково ваше отношение?»…

И так далее — и тому подобное.

По окончании, как заведено, в нашей высшей школе — банкет. Чисто для своих. Традиция! В запертой изнутри аудитории собрался весь цвет советской философской науки. Друзья, ученики, коллеги, соратники, единомышленники и, конечно, — куда без них! — тайные противники, пардон — оппоненты.

Всем ведь интересно, чего