— Обязательно, — откликнулась Фигина.

— А детки?

— Шурик с Андрюхой останутся со мной, — предложил выход из складывающейся ситуации наш главный герой.

Ему в тот день абсолютно не хотелось никуда выходить из дому. Вторые полноценные сутки по возвращении, а он до сих пор не наговорился с родными детьми…

— У вас осталось всего двести секунд, профессор. Сотню вы уже проговорили, — ехидно заметил Плечов.

— Бегу!

* * *

Фигина покинула родную обитель раньше остальных — у нее рабочий день начинался в 9.00. Как только она ушла, начал собираться в дорогу и Мыльников. Сначала он очень долго «колдовал» в отведенной для него комнате: что-то собирал, прятал, упаковывал (скорее всего, те самые мелкие безделушки, которых академик взял с собой в дорогу целый ворох), затем в просторной ванной чистил костюм и брился, а после еще минут двадцать подбирал перед зеркалом в прихожей подходящий галстук (их у Дмитрия Юрьевича оказалось множество).

Со всецело увлеченным детьми Плечовым он не общался вплоть до своего ухода. Лишь тогда приоткрыл двери комнаты, в которой разыгрался настоящий «танковый бой», и, махнув рукой, пробормотал:

— Пока…

Ярослав даже не шелохнулся. Только, не оборачиваясь, небрежно бросил в ответ:

— Проконтролируйте, чтобы захлопнулась дверь!

После чего повел свой «Т-34» в решающую атаку на позиции «коварных врагов».

* * *

Домой они вернулись все вместе: Ольга, Мыльников, Лосев и тот самый обещанный общий знакомый, которым оказался… профессор Рыбаков.

Причем случился сей «исторический визит» гораздо раньше, чем планировал его наш главный герой. Где-то около четырех часов… Дня? Вечера? Это для кого как. Зависит от внутреннего состояния субъекта, пытающего определить время суток.

Ярослав принялся торопливо собирать разбросанные повсюду детские игрушки («кровопролитная» битва к тому времени захлестнула новые пространства, включая туалет с ванной и коридор), Фигина добровольно отправилась «во внеочередной наряд» на кухню; остальные продолжили ожесточенно спорить на разносторонние темы, в каждой из которых кто-то из этой троицы обязательно являлся признанным мировым авторитетом.

Разговор шел то, например, об уникальной трактовке дохристианского периода в истории человечества, выдвинутой, само собой, Дмитрием Юрьевичем Мыльниковым, то о главных достижениях россоманов (по мнению самого известного приверженца их существования, выдающегося советского археолога Бориса Александровича Рыбакова, конечно), то по главным принципам теории ономатодоксии[12], рьяным сторонником которой являлся Алексей Федорович Лосев.

За стол сели лишь спустя полтора часа.

Ольга «молоть зря языком» отказалась категорически, а бестолковые, по ее невысказанному вслух мнению, мужчины продолжили «развлекаться» в кухне — с принесенным Рыбаковым коньяком и успевшим присоединиться к замечательной компании Плечовым.

На четверых сообразили не только стол с выпивкой-закуской, но и новую тему: «Ломоносов — наше все». Чтобы не утомлять своих драгоценных читателей, приведу лишь краткий вывод, к которому они сообща пришли после многочасовой дискуссии — да и то в тезисном изложении:

«Еще в 1734 году Михайло Васильевич создал первую научную модель Вселенной, и поэтому именно его следует считать основоположником современных атомной физики, молекулярной химии, термодинамики, криологии и так далее и тому подобное. То есть, кто бы что ни говорил, именно уникальные труды русского гения положили начало атомному веку в земной науке».

Глава 14

В общей сложности до того, как отбыть за границу, Плечову и Мыльникову предстояло провести в Москве всего лишь несколько недель. Это по предварительному плану операции. А пришлось — гораздо больше.

За прошедшие дни Дмитрий Юрьевич многое повидал, со многими пообщался и сделал соответствующие выводы, способствующие кардинальным изменениям в его неординарных взглядах.

Каждый раз после длительных «дневных шатаний» он непременно возвращался в знаменитый «профессорский дом», прячущийся за уютным пожелтевшим сквером всего в нескольких шагах от самого знаменитого столичного «кольца», и делился с Плечовыми новыми впечатлениями, а по вечерам устраивал очередное, как он сам характеризовал, философское «диспут-шоу» с хозяином дома.

— Все мы одной крови, — заявил однажды Дмитрий Юрьевич, погладив свою бородку. — Одного происхождения. Одного Бога дети. Короче, как говорят классики марксизма-ленинизма, которые, как ни странно, не имеют к этому постулату абсолютно никакого отношения, человек человеку брат!

— Не буду спорить, — коротко прокомментировал Ярослав (на слишком уж авторитетное мнение сослался его оппонент).

— Поэтому записывать меня в антисоветчики не спеши! Я ведь и к общественному труду прекрасно отношусь, и к руководящей роли партии особых претензий не имею, — академик на секунду умолк для того, чтобы вытереть пот с чела — большим вышитым носовым платком с какими-то инициалами (как выяснится позже — все той же бабушки с Полтавщины). — Да и положительных изменений в стране не заметить просто нельзя! Ты только на Москву взгляни: расцветает на глазах… Улицы убраны, транспорт новенький взад-вперед мотается. Люди нарядные гуляют… Мужики, правда, так себе — в основном по форме обмундированы, ну а бабоньки — кто во что горазд: и пальтишки, и шубки, и ботильоны[13], и сумочки… Прям-таки высший — столичный — шик. Не то что у нас, в Питере, где одни сплошные фуфайки…

— Потерпите чуток. Скоро и в Ленинграде дела наладятся, — совершенно искренно заверил Ярослав.

— Опять же все крутится-вертится, — не расслышал его слов увлекшийся очередными своими размышлениями академик. — Предприятия работают. Университет, как я лично убедился, а также, надеюсь, другие образовательные заведения функционирует исправно; на улицах полно афиш — значит, учреждения культуры тоже не бездействуют.

— Нет, конечно, — улыбнулся секретный сотрудник. — Большой театр из эвакуации уже вернулся, причем на основную, так называемую историческую, сцену, ремонт которой затеяли еще накануне войны.

— Да? Это интересно, — поднял на него глаза любитель оперы Мыльников. — И что уже сыграли?

— Оперу «Иван Сусанин». Незабвенного Михаила Ивановича Глинки.

— Этого и следовало ожидать… Однако, по моим сведениям, в запасную столицу — Куйбышев — отбывали далеко не все артисты?

— Так точно, — не замедлил подтвердить эту информацию Плечов. — Часть труппы все время продолжала работать в филиале, что на Пушкинской[14], там, где раньше располагалась частная опера Сергея Ивановича Зимина…

— Знаю. Тот тоже из семьи купца-старообрядца, как и Бориска… Ты, должно быть, догадался, что я про все того же черта-археолога!

— За что вы его так? — заразительно рассмеялся Плечов.

— Заслуживает, собака… Слишком много знает! — буркнул Мыльников.

— Больше вас?

— Нет… Таковой, к счастью, еще не рожден, — «скромно» заметил философ. — И даже, по всей видимости, не зачат.

— Я таки продолжу свой рассказ о московских театрах, — уклонился от скользкой темы Ярослав.

— Давай, — не стал возражать академик.

— Некоторые из них так вообще никуда не эвакуировались — даже в самые тяжелые для Москвы дни: Музыкальный театр имени Станиславского и