17 окт. 41 г.

Дорогой мой, милый…

Пишу вдогонку моему вчерашнему письму44… Не примите его (вчерашнее) за упреки. Мне это было бы очень больно. Я там «журила» Вас. И только потому, что всем и всячески хотела убедить Вас бросить мутные мысли, успокоиться… Это, и только это может дать нам обоим силы. Мое письмо не удалось, в нем (по стилю, по выразительности) много есть как бы противоречий, на взгляд. Но если Вы постараетесь увидеть мое сердце, то — поймете…

Я — вся рана… мука. Я так страдаю. Я физически больна. Сегодня как будто лучше — м. б. потому что солнце? Я как бы «упрекала» — но это не так, я — мучилась. Мне горько, что ты меня упрекаешь. Ставишь все так, будто меня _у_п_р_а_ш_и_в_а_т_ь_ надо… Неужели ты моего сердца все еще не увидел? Не знаешь _ч_т_о_ и _к_т_о_ ты мне? И вот при этом всем — у меня полная безысходность. А ты не понимаешь… Я все для тебя терплю. Я твердо сказала: «если Богу угодно — пусть все будет по Его воле». Иначе я не знаю ничего. Я же не ухожу от тебя. Я и сама этого не могу. Я живу только ожиданием твоих писем.

Пиши же! Будем молиться! Мне горько было, что ты не захотел к Иоанну Богослову. Это — не хорошо. И потому еще журила. Ты не смеешь себя тратить на ненужные мученья! Не смеешь! Ты и силы твои нужны более важному и ценному!.. И главное: — нет причины к твоим таким мукам… Я страдаю от разлуки, но при всем моем желании даже, мне визу не дают — женщин не пускают! Наш батюшка ездил к вам, — м. б. вам тоже можно? Мы должны быть бодры и достойны Господнего водительства. Это мне так ясно. Я же тебе предлагаю только спокойно выждать, не форсировать… Будь бодр, не давай волю нервам! Нельзя! Целую и благословляю!

Будь здоров!

Твоя Оля

[На полях: ] Я написала вчера, что «начинаю жалеть, что написала 9.VI.39» — это конечно только как выражение муки моей, за твои страдания, что я их тебе [причиняю] своим существованием.

Будь же другом — пойми! Не _к_о_р_и!

У меня не принимают на почте экспресс, — посылаю сама. Все-таки скорее!

22

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

18. Х.41 1 ч. 20 мин. дня

Чтобы не забыть, Оля-милочка, — получила ли мой «экспресс» от 30.IX, от руки? Два — 7–8.Х вернулись, а 9.Х должна получить45. Меня заботит, не пропадают ли на почте или — дома? — мои письма. Подумай, дорогушка, все ли мои в сохранности. Я писал еще 10-го — открытку, 11-го — закрытое. Затем — 15, 17 — утром и еще вечером46. Меня тревожит твоя болезнь.

Как случилась встреча с Б[редиусом] и — замужество? когда? Пишешь — «он мне верен, но…» Нет любви? Отсюда… _ч_т_о_ же?! Разум и сердце потребуют сделать вывод. Рано или поздно… — лучше, чтобы _н_е_ поздно. Что тебя смущает — скажи. Мой «вопрос» — 25.IX47 — поставлен прямо, чисто, продуманно. В чем смущенье? Ты религиозная, — может ли в твоих условиях иметь силу _т_а_к_о_й_ союз, где обе стороны не отвечают духу таинства? Твое чистое сердце тебе скажет верно. Отсюда — вывод. Тревога за маму, за брата? Это не может тебя связывать. Мама всегда будет с тобой, и брат. Я иду с открытой душой… Помни: близится день Св. России48. Не бойся за близких. Ты «проснулась», усыпленная царевна, _у_в_и_д_а_л_а, можно ли _т_а_к_ дальше. Ты говоришь о _г_р_е_х_е. Да в чем же?! Ты — чиста, я — _в_с_е_ ты знаешь, как я чутко берегся смутить твой душевный мир, _н_и_ч_е_г_о_ не зная, — отсюда мои попытки, — с какою болью! — забыть тебя, любимую… — теперь ты знаешь, к чему привело это. Где же — твой грех? Ты все свято выполняешь, страдая. Церковь наша не благословляет «против совести», не признает «рабства духа». Отсюда — развод. Спроси себя в своей чистоте: «что же делать»? Ответ ясен. Но… поверь, _ч_т_о_ для тебя — _н_о_в_а_я_ жизнь, наша общая судьба. Отвечает сердцу? Все теперь знаешь. Я проверил, мое решенье неизменно. Тебе — трудней. Но — в твоей воле твоя жизнь. Понимаю, надо видеться и обо всем говорить. Я буду добиваться этого. Не знаю, разрешат ли русскому писателю приехать, чтобы читать для соотечественников. Надежды очень мало, но я не опускаю рук. Мне необходимо говорить и с переводчиками на голландский язык. «Солнце мертвых», вышло на 6 языках49, должно быть на голландском, теперь особенно, когда завершается борьба с большевизмом. Довольно бесы ставили преград в Европе моей книге. Германия ее хорошо знает, вышло до 28 г. — 12 изданий50. Теперь — не знаю, сколько. Выйдет в Италии, Испании, — после большевистских «запруд». Будет и в северных странах. Мне нужно лично говорить с издателями. Вот мотив поездки. Пишу письма, увижусь с деловыми людьми. Полагаю, что ты меня где-то встретишь. Поездка к Сереже — отпадает, — и глухое время, и нет причины быть там. Но если ты потребуешь, я буду всюду, если — буду. То, что Б[редиус] знает, — это облегчает разрешенье: меньше неожиданности. Но если и при этих условиях оставлять «гнилые узы» — жизнь твоя станет нестерпимой. Надо и тебе, и Б[редиусу] сделать выводы. Бог тебя спас от рабства с «деспотом», м. б. от гибели, — Бог дает «пути» и ныне, — не видишь разве? Я тебя не вынуждаю, но с открытым сердцем должен сказать: моя работа литературная может быть полной — с тобой, только. Без тебя — я вернусь к 22 июня, дню кончины Оли. С этим, моим, не считайся, как с главным: главное — это твое счастье, чистое, по-Божьи. Так и поступай. Третьего выхода — нет. Ни ты, ни я — в обмане жить не можем. Б[редиус] — не «кавказец», он должен бы все учитывать, он — достаточно культурен. Если есть «но…» — тем легче. Ясно: нет сродства, ни душевного, ни, кажется, и… «для уз». Кстати, в его облике есть что-то от «колоний», или — от… еврейства? Оговорюсь, это лишь «впечатление». Но главное — ты только теперь узнала, что такое «Жизнь». Ведь тебя, светлая моя, загнали, затравили, заторкали, к пропасти толкали, пытали самое чистое твое… — и ты метнулась. Не говори о «скверном характере», — неправда это. Это была твоя «защита». Повторяю — ты все-женщина, у тебя все ее свойства, в исключительном богатстве.