Ровно через полгода Ольга получила извещение, что погиб Петр. Еще через пару дней пришло письмо и посылка от его фронтового друга. Длинно и нескладно, путая украинские и русские слова, тот сообщал, что сложил свою голову Петр на Днепре, под городом Киевом.

Беда беду кличет. Неделя только, как Ольга похоронила Сереженьку. Сама, шатаясь, как тень, встала после грудницы — простыла на железнодорожных путях, где работала стрелочницей. А вот теперь это…

Плакала ночами, с темными полукружьями под невысыхающими глазами уходила утром на завод. Сторонилась подруг, отмалчивалась. Когда распустив на ходу пушистые пары, мимо нее погромыхивал паровоз, жадно глядела на поблескивающие колеса. Но всякий раз какая-то непонятная сила гнала ее прочь…

В то трудное время пришло письмо от тетки из деревни. Она приглашала Ольгу к себе: дескать, «два горя вместе, третье пополам». И Ольга, не долго думая, собралась. Устроилась в деревне учительницей, благо диплома не требовали, людей не хватало и в школах.

Поначалу туго пришлось. Душа остыла не только к взрослым, но и к детям. Монотонно отбубнив положенное на уроках, скорее убегала домой. Даже от тетки пряталась, стараясь не встречаться с ней взглядами, и только в глаза молодым паренькам смотрела дерзко, с вызовом, словно камень за пазухой носила. «Почему вы здесь, а не там, где был Петр»?

Однажды так прямо и высказала одному молоденькому инспектору из районо, думала обидится, станет оправдываться. Но тот смолчал.

Как-то вечером, уже в сумерках, Ольга сидела у подоконника и проверяла школьные тетрадки. Света зажигать не хотелось, хотя буквы сливались.

Тетка, гремя посудой, убирала со стола. Вкрадчивым голосом вдруг начала издалека, словно прощупывала Ольгу словами.

— Ты бы, Олюшка, сходила в клуб, что ли? Измаялась вся, исхудала. Давеча сказывали, полковник с самого фронту приехал. Пошла бы послушала его. Говорят, доклад будет. Может, среди людей развеешься малость…

Ольга молчала. Тетка ждала ответа. Не дождавшись, шумно вздохнула, чужим, безразличным тоном сказала:

— Холодная ты, точно в ледяной купели крестили тебя. Как такую полюбил Петр? Не знаю.

— Я, тетя, не крещеная, у меня отец нерелигиозный был, — отшутилась Ольга.

А тетка продолжала:

— К слову я это. А по серьезному, я тебе вот что скажу. Может быть, ты и обидишься. Давеча около школы шла, ну и стала слушать под окном, как ты детишек разуму учишь. Прямо скажу, скучнота, скучнота. И еще вот чего скажу. Не любишь ты своих учеников, и они тебе тем же платят: галдят, не слушают.

Тетка помолчала.

— Вчера у Евдокии Пряхиной была. Горе-то там какое: Егора на фронте ранило, может, даже умрет. Реву сколько в доме было! А ты ее Петьке — двойку по письму поставила…

— Заслужил, тетя, он, — оправдывалась Ольга.

— Так-то оно так. Верно. Да ведь душа-то у тебя есть. Было когда ему в книгу заглянуть. Подождала бы… двойка не убежала бы.

— Или вот у Нокотковых, к примеру. Муж ее сапожник, инвалид, без ноги. Каждый день пьяный. Чуть до ножей не доходит. А сыну-то как уроки делать?

«А ведь тетя дело говорит», — подумала Ольга. Решила обязательно сходить к Нокотковым.

Потом зачастила то к одним, то к другим. Женщины больше не обходили ее, как бывало. Наоборот, остановят, поинтересуются, как ведут себя ребятишки. Надо ли ей чем помочь.

Пригодилось Ольге и уменье шить. Кому штанишки для сына выкроит из старой мужниной рубашки. Кого пригласит к себе на своей машинке пошить. Иногда сходилось несколько женщин сразу. Заводили разговор о войне. И хоть не видела Ольга фронта, больше всех просили рассказывать ее. Вспоминала слышанное от других, читанное в книгах, в газетах. Иногда вынимала письма друзей Петра, читала те места, где говорилось о мужестве советских женщин.

И чем дальше, тем сильнее Ольга чувствовала потребность в людях, что-то сделать для них.

Пришла последняя военная весна. Вместе с первыми майскими грозами отгремели победные залпы над страной. Весенней, обнадеживающей молнией резануло по сердцу мысль: «А что, если жив? Что, если был в плену?» Появилась надежда. Не хотелось верить никому, даже письмам друзей. Зачастила по делу и без дела в район, пробиралась на вокзал. С бьющимся сердцем встречала каждый состав с демобилизованными, вглядывалась до рези в глазах в темные проемы теплушек с надписями мелом во всю ширину двери: «Мы из Берлина», «Здравствуй, Родина», искала Петра. Иногда несколько фигур в серых шинелях отделялось от вагонов, и, облепляемые родственниками, плачущими, смеющимися, виснущими у них на плечах, уходили в степь пешком, уезжали на подводах, попутных машинах. Поезд громыхал дальше, унося счастье другим. Ольга до боли закусывала губы, усталая, разбитая брела домой.

Минул еще год, вернулись пленные. Отлежав положенное время в госпиталях, пришли раненые.

Однажды Ольга увидела, как с поезда сошел старшина. У военного было длинное с острыми скулами лицо. Глубокий шрам, начинаясь у пересеченной пополам толстой рыжей брови, стремительно падал на щеку и, пробороздив ее, исчезал в небольшой рыжей бородке. Старшина бережно снял с вагонной площадки щупленькую, как колосок, беловолосую девочку лет пяти-шести и два чемодана с притороченным к одному из них плащом и, одернув концы гимнастерки с пестрой орденской колодочкой на груди, зашагал к серому зданию станции. Ольга постояла, проводила их долгим взглядом. Мужчина чуть прихрамывал на левую ногу, а девочка, держась за угол чемодана, поминутно оглядывалась, тыкала свободной ручонкой в станцию, в лес и, забегая вперед, поднимала к военному вопрошающее тонкое личико.

«Кто-то будет радоваться сегодня. Какая-то женщина заплачет от счастья, увидев этого человека, — подумала Ольга. — Только почему же их никто не встретил и откуда эта девочка?»

Покончив с делами в районе, Ольга зашагала в село. Дорога, стрелой вырываясь из города, другим своим концом уходила в лес. Осень в лесу всегда заметнее. Еще свежа и зелена трава на лугу, а верхушки берез уже подернулись палом и сникли, точно устали от зноя.

Стал накрапывать дождь. Его тяжелые капли шлепали по листьям, вонзались в заросли папоротника, все еще пышного, не тронутого увяданием. Ольга, промокнув до нитки, уже не спешила: осенний дождь не перебежишь и не переждешь.

Когда за одним из поворотов, наконец, открылась деревня, далеко впереди себя Ольга вновь увидела знакомые фигуры военного и девочки, укутанные одним плащом. Они некоторое время маячили перед ней, затем их скрыл поворот.

А через несколько дней Ольга увидела за плетнем бездетной старушки, жившей через дорогу, того же старшину. Вскоре директор школы ввела в ее класс дочь старшины.

— Как тебя зовут? — спросила ее Ольга.