отсюда не вытравишь. В том, что я здесь не один и в кабинете присутствует тёткин дух, я был абсолютно уверен. Хотя, возможно, я настолько рьяно защищал неприкосновенность чужого тела, что нехотя сроднился с ним и, в силу обстоятельств, наделил его повторно… Тьфу, что за чушь иногда лезет в голову.

Но рабочий день шёл, а труп никто не увозил. Времени была уйма, и мне ничего не оставалось, кроме как бродить вокруг да около кушетки. Заняться было нечем, одолевали мысли и воспоминания. И ещё меня очень раздражали пегие завитки, выбившиеся из причёски моей подопечной. Я подумал, поглядел так и этак, потом достал из стаканчика с канцелярскими приборами металлические больничные ножницы и машинально — щёлк-щёлк! — отстриг один длинный завиток, сползающий на кушетку дохлой серой змейкой. Он скользнул на пол, а на его место выползла другая прядка, и её я тоже — щёлк! — и отстриг. Прядка упала на пол рядом с предыдущей, свернувшись кольцом.

Я так увлёкся стрижкой, что уже и забыл про милицию. Вспомнил про неё, когда уже выстриг клиентке чуть ли не полголовы. В груди моей похолодело, я заметался и не придумал ничего лучше, чем смести волосы на бумажку, завернуть бумажку в пакет и спрятать его в карман своего пуховика. Выберусь — выброшу.

Когда приехала милиция, в коридоре около моих владений собралась, как говорится, вся королевская конница. В кабинет они вошли друг за другом: чувак в форме, главврач, оба зама и, почему-то, завхоз Николай Николаевич. В узкую щель между завхозом и дверным косяком, поджавшись, протиснулись Мадина и завкардиологией Еремия Ивановна, в просторечье Ереванна, которая, оказывается, наконец-то признала бесхозную пациентку за своим отделением.

— И точно, наша, — сказала Ереванна. — Пациентка Вольф, Марина Степановна. Известная писательница. Мы только сейчас обнаружили пустую палату.

Потрясая историей болезни и пытаясь обращаться одновременно к милиционеру и главврачу, Ереванна сумбурно объясняла, что, дескать, лечащий врач пациентки Вольф, как назло, сегодня весь день в отгуле. Если б не отгул, говорила она, в отделении давно бы хватились пострадавшей.

Милицейский чин забрал историю, попросил Ереванну остаться в кабинете, то же самое потребовалось и от меня, а все остальные нехотя удалились. Испуганную докторшу колотило, она теребила пухлыми пальчиками золотой крестик, висевший у неё на шее. Нас о чём-то спрашивали, я рассказал мужику в форме, как было дело, написал бумагу, был осмотрен и отправлен домой до востребования. Я угрюмо кивнул и, уходя, посмотрел на нашу панночку. «Как вы достали меня, идиоты», — говорил весь её измученный вид. Кабинет опечатали до послезавтра.

На следующий день, после обеда, меня уже вызвали на работу.

В моём кабинете заседал тот самый милицейский чин.

— Что это? — и лейтенант бросил на стол маленький пакетик, в котором лежали несколько коротких стриженых волосков. Возможно, какое-то количество осталось на полу после вчерашнего. — Чья работа?

Я вздохнул. Деваться мне было некуда.

— Моя, — сказал я.

Лейтенант как-то странно на меня посмотрел, потом тоже вздохнул и сделал запись в своей бумажке.

— С какой целью вы подстригли пострадавшую?

Пришлось говорить правду. Всё равно придумать в своё оправдание я ничего не успел.

— На нервной почве, — сказал я. — Обнаружив пострадавшую утром на своём рабочем месте, я пережил потрясение.

Лейтенант не отводил взгляда.

— У вас, простите, с головой всё в порядке? — спросил он немного погодя и усмехнулся. — Вы некрофил, что ли?

Я замотал головой.

— Никак нет.

— Какое такое потрясение? — давил на меня следователь. — Вы медицинский работник, в институте каждый день трупы вскрывали.

— Не каждый день, — возразил я. — Но да, вскрывал.

— Вот впаяю вам глумление над мёртвым телом, — сурово сказал следователь, — и вы сядете.

Я погрустнел.

— Если бы не стрижка, всё было бы просто и ясно.

Он посмотрел на меня. Видимо, у меня был довольно жалкий вид.

— Объясните мне, зачем? — в последний раз спросил он. — Заведующая о вас отзывается хорошо. Главный врач считает работником ответственным. Правда, ваш бывший коллега Грачёв…

Он полистал бумаги.

— Грачёв рассказал, что вы время от времени наливаете ему в тапки озокерит, — следователь ещё раз внимательно поглядел на меня. — И вот сейчас — труп в вашем кабинете. Посмертно стриженный. Как-то всё нехорошо складывается.

Он был молодой, может быть — даже мой ровесник, этот лейтенант. По его красноватым глазам было видно, что ему хочется побыстрее закончить дело за неимением состава преступления, но проклятая стрижка, которую я затеял так некстати, спутала все карты.

— Слушайте… — сказал я и вздохнул. — Я… не знаю, зачем взял ножницы. Втемяшилось в голову — подстричь, вот я и подстриг.

Мы молчали какое-то время. Он ещё раз полистал бумаги и слегка кашлянул.

— Свободны.

Я не верил своему счастью и поэтому стоял возле рабочего места, которое с минуты на минуту грозилось стать бывшим, и не мог шагнуть к двери.

Лейтенант глянул на меня исподлобья. В его глазах были усталость и злость.

— Идите. В случае чего — пеняйте на себя. Я вас запомнил.

До сих пор ломаю голову, почему человек в форме никуда меня не упёк и не завёл никакого дела. Может быть, и правда, как говорится, дуракам до поры всё сходит с рук. А может, человек просто устал и ему хотелось побыстрее спихнуть в архив бессмысленную больничную историю.

* * *

— И не нужно было устраивать представление, — читала мне нотацию Мадина, когда я пришёл к ней в кабинет. — Сорвал день, увеличил себе нагрузку на неделю.

Со слов Мадины, при осмотре трупа никаких повреждений обнаружено не было. При вскрытии причиной смерти назвали острую коронарную недостаточность, что соответствовало профилю отделения, за которым пациентка и числилась. То есть тут тоже всё оказалось чисто. При осмотре одежды пострадавшей — в кармане халата был обнаружен ключ от кабинета УЗИ, со специальной больничной бирочкой. Именно по этой бирочке в находке опознали оригинальный вариант ключа, висящий обычно на доске в кабинете старшей сестры. Кабинет, где хранились ключи, естественно, никогда не запирался — а разве в вашей больнице всё устроено по-другому? В общем, больная стащила тот самый ключ, который я никогда не беру, чтобы не мелькать перед глазами у старшей, когда (все мы не без греха) опаздываю на работу.

— Но ты одно мне скажи. Какого чёрта ты выстриг ей полголовы? — пилила меня Мадина. — Следователь чуть башку себе не сломал.

Я молчал.

— Парикмахер хренов, — сказала Мадина уже совсем незло и добавила:

— Эта Вольф знаешь что писала? Роман! Как думаешь, о чём?

Я пожал плечами.

— Про больницу она писала,