Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются, — в который раз вспомнил слова старого сержанта солдат. — Это уж не извольте сомневаться. Ad plenum». Он подумал, что без маковых капель заснуть не сможет, и тут же заснул.
Глава третья
— Господин, господин! К вам пришли! — Тряс его Ёган.
— Что?
— Пришли к вам.
— Кто?
— От барона нашего.
Волков приподнялся на локте, огляделся, он был не в духе, заснул только под утро.
— Кто пришел-то? Ты можешь сказать? — Чуть раздраженно спросил солдат.
— Так командир стражи нашей. Удо его зовут.
— Один пришел?
— Один.
— Пусть входит.
Волков сел на кровать, прислушиваясь к своим ощущениям. Нога чуть кольнула, когда он сел, а вот с плечом все обстояло куда хуже. Шевелить рукой было больно.
И тут в комнату вошел высокий, под самый потолок, воин. Начищенный шлем, судя по эфесу, добрый меч, старинный кольчужный обер с капюшоном, не раз бывавший у кузнеца, поверх кольчуги чистый сюрко, белый с голубым. Цвета местного барона, как на щите при въезде в землю. Вошедшему не было и пятидесяти. Его подбородок был свежевыбрит, а почти седые усы свисали чуть ли не до груди. Сразу было видно, что это муж добрый, из старых воинов.
— Здрав будь, господин, — с заметным поклоном сказал он.
— Для тебя я не господин, но и ты здрав будь, брат-солдат. Пригласил бы тебя присесть, но, видишь, тут не на что.
Комната была, забила оружием, седлами, доспехами, попонами и сбруями. Все остальное пространство занимала кровать.
— Вижу, — кивнул великан. — Я слышал, и мой сеньор тоже слышал, что ты вчера бился за нас. Барон просит тебя в гости. Рассказать, как было, как погиб коннетабль. А то баба-дура плетет не пойми что.
— Не знаю, смогу ли сегодня, — ответил Волков, отбрасывая плащ одного из ламбрийцев, которым укрывался. На левой штанине исподнего красовалось большое бурое пятно засохшей крови, — хочу сначала, что бы доктор осмотрел рану. А то вчера ее здешняя девица зашивала.
— Да и плечо у тебя, брат, нездорового цвета, — заметил великан.
Волков покосился на свое плечо и ужаснулся. Даже в свете маленького окна было видно, что ключица и плечо сине-багрового цвета. Волков поморщился.
— Да, доктор тебе не повредит, — заметил человек барона. — Меня зовут Удо Мюллер. Я сержант барона. — Он протянул солдату руку.
— Яро Фольков, отставной солдат. — Волков пожал ее.
— Солдат? Просто солдат? Кухарка говорит, что ты один всех ламбрийцев перебил, — говоря это, сержант поднял с пола добрый нож в красивых ножнах, — простой солдат, вряд ли смог бы. Да и доспех у тебя добрый, да и конь не солдатский.
— Нравится нож? — Не стал хвастаться Волков.
— Ламбрийский, работы доброй.
— Дарю, — произнес солдат.
Сержант ухмыльнулся:
— Ну, спасибо. Ну, а что мне сказать барону?
— Скажи, что помяли меня, и болт я в ногу получил. Отлежусь, подлечусь и через пару дней приеду.
— Ну, добро. Лечись, брат.
— Бывай.
Сержант вышел из комнаты.
— Ёган, — позвал Волков.
— Что, господин?
— Пусть приготовят что-нибудь на завтрак. Два яйца вареных, хлеб, и молока согреют. И меда. Не забудь меда.
— Ага, распоряжусь, — он повернулся.
— Стой, и еще пусть ведро воды согреют. И девку вчерашнюю позови.
— Хильду что ли?
— Брунхильду, да.
— Так не придет она. Горе у них.
— Горе? Что за горе?
— Так старший сын трактирщика, брат ейный, которого вы к монахам послали, так сгинул он.
— Как сгинул?
— А так и сгинул. Уехал, и более его никто не видел.
— Он же на моем коне уехал.
— Ага, еще и седло взял. И, скорее всего, взял черного жеребца. Самого дорогого. Да, точно. Вороного взял. — Радостно сообщил Ёган. — Любой бы в его возрасте захотел бы по деревне на таком коне проехать.
— Чему ты радуешься, болван? Тот конь дороже, чем эта харчевня будет. Это боевой конь, он этого дурака сбросил где-нибудь да сбежал. Этот дурак с переломанными лытками в дорожной канаве валяется, а коня мне искать придется.
Но если и нужно было кого упрекать солдату так это себя, это позволил мальцу взять такого коня, сам виноват, впрочем, вчера ему не до коней было.
— Ну, так я подсоблю, — сразу стал серьезней Ёган, — вместе искать коня будем. Мне седлать коней?
— Сначала завтрак и воду, затем перебинтовать ногу, только потом седлать.
— Ага, распоряжусь.
Топая по лестнице, Ёган сбежал вниз, не закрыв дверь, а сам Волков повалился на кровать.
Он стал прислушиваться к себе, к своим ощущениям. «Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются». А вот и она, самая страшная часть фразы — ожидание болезни после увечья. Он даже вспомнить не смог всех боевых товарищей, которые умерли после не смертельной, казалось бы, раны. И все у них всегда начиналось с двух верных предвестников смерти — жар и лихорадка. Волков вспомнил одного своего старого друга, который получил стрелу под ключицу. Стрелу и наконечник благополучно извлекли, а друг слег от жара, и его трясло как паралитика. В летнюю жару он тянул на себя одеяло и трясся от холода. И бесконечно пил. Пил и пил воду. На время он терял сознание, и ему становилось жарко, он скидывал одеяло. Но только на время. Затем снова кутался.
— Лихорадка, — сказал доктор.
— Пути Господни… — Сказал поп.
Он еле выжил, но былую силу так и не набрал, ушёл из солдат больным.
Вот теперь Волков лежал на кровати, слушал дождь и прислушивался к себе. Нет, жара, судя по всему, у него не было. А лихорадки тем более. Но он знал, что эти два верных предвестника болезни и смерти на первый день после ранения могут и не прийти. Когда-то он даже пытался читать медицинские книги, но про то, откуда берется лихорадка и почему приходит жар, там не было. Там было все: про разлитие черной желчи, про легочную меланхолию и про грудных жаб, но ни про лихорадку, ни про жар ничего. Только какая-то муть про то, что лихорадку приносит восточный ветер, а жар случается от духовных потрясений и любовной тоски. Но вся беда заключалась в том, что всех его знакомых и друзей нельзя было уличить ни в одном, ни в другом, да и восточный ветер с ними бы не совладал. Поэтому Волков продал толстые фолианты с картинками, которые он захватил