ерунда. Говорить обо мне еще скучнее, ерундее ерунды… поэтому говорить будем о том, что на самом деле интересно, о людях и о жизни.

Ей было совершенно наплевать на рейтинги продаж. Уверен, что Инна за ними не следила. Она не заботилась о том, чтобы выглядеть модно или просто красиво, не тратила времени и денег на продвижение в сети, и все же зал был битком, люди сидели, стояли вдоль стен и у задней стены, и подходили новые и новые, и многие держали ее книжечки, маленькие, необычного для прозы формата.

— Сложная штука — прожить свою собственную жизнь, а не навязанную извне, — говорила Хамлицкая. — Делать не то, чего ждут другие, а свое. Настоящее, искреннее. Не гнаться за тем, что вам на самом деле не нужно, но зато высоко ценится в обществе и возносится на пьедестал окружающими.

И мне казалось, что разговаривает Инна непосредственно со мной, хотя на меня она и не смотрела вовсе.

Что мне на самом деле нужно? Этот самый литературный процесс, глупый и пустой? Дутые премии, вручаемые не за то, что ты написал что-то действительно крутое, а за то, что ты свой для тусовки и настала твоя очередь, или за то, что ты нужный и полезный человек, или пообещал откаты нужным людям… нет, сам я не участвовал, но, по слухам, бывало и такое. Уродливые обложки, нарисованные за три копейки криворукими дизайнерами и выдаваемые за концептуальный арт, покупные рецензии и интервью, сплетни и зависть…

Моя ли это жизнь? Или в какой-то момент в прошлом я сделал неверный выбор? Пошел туда, куда манил блеск славы, толкаемый завистью к Ленке, к ее стихам, потратил годы на написание мало кому нужных текстов… И чего я добился на самом деле?

Может быть, не поздно еще выскочить из этого водоворота, попытаться сменить занятие и образ жизни? Затеять, например, собственный небольшой бизнес, для чего очень пригодятся те деньги, которые мне обещал Борис Борисович, а писать для себя, для удовольствия, не ради славы или денег, а для собственной радости, искреннего восторга творчества, который я давно утратил?

Но для этого мне придется согласиться, придется рискнуть.

— Лев, здравствуйте, — прошептали у меня за спиной, и я повернул голову.

Вот и он, человек, ради которого я приехал в магазин, книжный влогер Максим Дубок, опоздал всего на пятнадцать минут, что для столь важной персоны — явился вовремя.

— Мне пора. — Я чмокнул Ленку в щеку. — Надо и правда заехать, пацанов твоих повидать.

— Бывай, братец. — Она обняла меня, крепко-крепко, и отпустила.

— Столик мы уже заняли. — Тонким манерным голосом сообщил Дубок, когда мы выбрались из зала для презентаций. — Можете идти туда, а я в туалет, макияж поправлю. Хорошо?

Я кивнул.

Дубок щеголял рваными джинсами, не закрывавшими лодыжек, шелковой золотистой рубашкой и алым маникюром. Волосы его были уложены аккуратными завитками и неестественно блестели, а смуглая хорькастая мордочка кричала о солярии и визитах к дорогому косметологу.

Обозвав этого типа «педиком», писатель Щебутнов наверняка угадал бы.

Но меня ориентация Дубка вообще не интересовала, главное, что его влог, «Литературная кухня», мог похвастаться миллионами просмотров и меня туда позвали. Снимал свои выпуски он в разных местах, обычно в кафе, связанных с литературой.

В кофейне «Книжной Москвы» я обнаружил две готовых к работе камеры, свет и хмурого бритоголового оператора.

— Э, привет, — сказал я ему. — Командуй, что и как.

Под любопытными взглядами посетителей меня усадили, повесили на лацкан микрофон. Затем появился Дубок, расположился напротив и уставился на меня, постукивая ногтем мизинца по столешнице.

— О чем говорить будем? — спросил он. — Книжек я не читаю, поэтому ну их в топку. Лев, милый… — на «ты» влогер перешел мгновенно и безо всяких промежуточных. — Нужно шоу. Чтобы смотрели и лайкали… Поэтому грязные тайны, ужасные скандалы, разборки и прочее.

— Э, ну… — Я несколько опешил от такого напора.

Честно говоря, «Литературную кухню» я ни разу не смотрел, но слышал от приятелей, что это офигенный канал. И вот его ведущий признается, что не читает книжек вообще. Интересно, почему он занимается этой темой? Говорил бы про кино, про игры или про автомобили.

— Может быть, ты созрел для каминг-аута? — Дубок подмигнул мне и расхохотался. — Шучу, милый, не нервничай.

Честно говоря, мне очень хотелось содрать с себя микрофон, швырнуть ему в мерзкую рожу и пойти прочь. Но кто я, восходящая звезда современной прозы и надежда русской литературы, рядом с этим напомаженным властителем дум нашего времени, титаном медиа и лидером общественного мнения?

Если Дубок в своем влоге брякнет, что писатель Горький — убогий графоман, то тысячи хомячков подхватят его слова и понесут по закоулочкам, и дойдут они до всех: и до критиков, и до номинаторов на разные премии, и до издательства Евгении Пальтишкиной, и до других… и наступит мне полный и окончательный звездец, ибо рев его — как рев льва разъяренного, как грохот моря безумного, и взглянет он на землю, и тьма, горе, и свет в облаках померкший.

— О личной жизни расскажешь? — спросил Дубок, и я понял — он пронюхал, что случилось в «Крокодиле».

Я замотал головой: нет, о себе и Маше я говорить не готов!

— Тогда выбора нет, милый, будем о политике. — Влогер кашлянул в кулак. — Готов? Начинаем… Мотор… С вами «Литературная кухня». И сегодня мы будем готовить блюдо не сладкое, но горькое, ибо с нами сам Лев Николаевич, хоть и не Толстой и не толстый, ха-ха.

У меня свело скулы, но я изобразил улыбку, поскольку камера уже работала.

Я нес какую-то ерунду о том, что нашей стране не хватает свободы, что мы сильно отстаем от развитых государств, что у нас существует самый настоящий ГУЛАГ, но власти скрывают! А сам вспоминал то, что пережил за вчера и сегодня после визита к президенту: унизительное выклянчивание денег в ИЕП, закончившийся лично-букетной катастрофой «Бульк-фест», встречу с литературно углубленными школьниками, скандальный балаган на открытии премии «Горизонтальные новинки», встречу с сестрой. Мелькали лица — самодовольная рожа Тельцова и в пару к ней бородатая морда Щебутнова, хищный оскал Пальтишкиной, злобная морщинистая маска Гулиной, небритая рожа Петьки и выскобленная до блеска — Авцакова.

Это совершенно точно была не моя жизнь, она удушала и убивала меня, но я не мог из всего этого вырваться. Я общался с людьми, которые ни в грош меня не ставили, которых сам презирал и не любил, я не мог говорить с ними честно и открыто, поскольку боялся потерять то