Поддержать диспут о философах Древней Магианы я тоже не умел. И поэзию Золотого фонда Мальтии вообще не знал. Я уже молчу про алхимию, на которой в первый же день взорвал мензурку на столе преподавателя.

С мензуркой, кстати, вышла весёлая история. После того случая алхимик запретил мне вообще приближаться к реактивам. А я, конечно, приблизился – в тот же вечер взломал его лабораторию. Что смог – утащил, что не смог – на пол покидал. Говорят, там ещё долго что-то трещало и искрилось, а когда из окон повалил разноцветный дым, алхимику пришлось выбежать из бани чуть не голышом – спасать лабораторию.

Парочку его книг я тоже прихватил. И, жаждая знаний, попытался их прочесть. Не получилось, жутко скучные. Зато картинки красивые. Я решил следовать им, а не чудаковатым непонятным инструкциям. И, устроившись на широкой балке под потолком спальни моих однокашников, принялся экспериментировать. А заодно и подглядывать – одно из моих любимых занятий в те дни.

Внизу тем временем разгорался спор, грозящий закончиться дракой. Как обычно, что-то требовал рыжий, который граф. Как обычно, вторил ему голос, отдающий ленцой, – дружка, любителя колец. Неразлучная парочка, строившая весь курс, везде была впереди, как в учёбе, так и во время отдыха, и конкурентов не терпела. Сейчас они распекали толстого тугодума, того, что в первый же день увещевал меня покориться. Очевидно, он покорился – и вот результат: стал мальчиком для битья. Чудесно, наверное.

Я на пару мгновений отвлёкся – реторта странно нагрелась, но разбиваться с треском и осколками пока не спешила. Полистав книгу и найдя ещё одну занятную картинку, я насыпал в реторту то, что и было изображено, – синий порошок. Какое-то время ничего не происходило, потому я снова глянул вниз и понял, что назревает очередной сеанс битья.

К парочке присоединились почти все остальные ребята – статус у толстяка-тугодума был действительно низкий, так что все знали, что их за издевательство не накажут. В местном крысятнике издеваться над тем, кто по социальной лестнице ниже, не то что не возбранялось, а даже поощрялось. Да и интересно всем было посмотреть на валяющегося в ногах круглого, как аппетитный пончик, мальчика. Пнуть тоже – зазвенит, как мяч, и отскочит или скуксится и рыдать начнёт?

Когда же рыжий де Беард под громкие улюлюканья вытащил из-под чьей-то кровати ночной горшок, явно намереваясь вылить его содержимое на трясущегося толстяка, конфликт вошёл в новую фазу, неожиданную для всех участников. И для меня в том числе.

Честно, я просто засмотрелся и поскользнулся.

– Ты откуда взялся? – изумлённо выдохнул де Беард, глядя на пыльного меня с ретортой наперевес. И даже забыл присовокупить любимое «Босяк».

Я, чувствуя себя уже не так уютно, как наверху, и подозревая, что вся эта свара сейчас переключится с толстяка на меня, буркнул (потому что надо было что-то буркнуть):

– Оставьте его.

– Кого? – протянул дружок-герцог. – Жа-а-ака? – и, повернувшись к обомлевшему толстяку, поинтересовался. – Жак, вы что, друзья?

– Нет, – выдохнул толстячок. – Нет-нет-нет!

– Ну конечно, – хмыкнул герцог. – Кто с тобой дружить будет? Даже чернь не хочет. Зачем, кстати, явился, а, попрошайка? Тебя же вечно не дождёшься. Понял всё-таки, где твоё место? Туано, дай это ему, – подмигнул он рыжему. Тот под общий гогот протянул мне ночной горшок.

А у меня на этот раз не было даже кочерги… Только реторта.

– Я же тебя уже посылал в бездну, лордёныш, – обречённо вздохнул я. – Ничему ты не учишься, и школа тебе не поможет… – и, увернувшись от первого кулака, вылил содержимое реторты в горшок.

Впоследствии учитель алхимии долго ломал голову, отвечая на вопрос визжащего директора: что всё-таки сумело отправить в бездну «казарму» первого курса? Ответ его состоял из нечленораздельного «ы-ы-ы-ы» и укоризненно указующего пальца в мою сторону.

Случай этот аукнулся некоторым из моих однокашников двумя неделями лазарета и переводом в новую (в стене старой зияла красноречивая дыра) «казарму», по-моему, даже роскошней прежней. А мне – неделей отсидки в карцере (ой-ой, как страшно!) и письмом лорда Джереми, содержащим действительно страшную угрозу: «Ещё что-нибудь в этом роде – и заберу тебя обратно». Я догадывался, что «обратно» мне ничего хорошего не светит. Да и, честно говоря, в школе жилось лучше, чем в Пчелиной Заводи. Здесь меня хотя бы прислуга за своего держала, а там все считали игрушкой лорда – кем я, по сути, и был.

Так что месяц я потом вёл себя тише воды ниже травы. Дисциплинированно делал вид, что посещаю новую «казарму», дисциплинированно учил уроки (по крайней мере, пытался). Даже дисциплинированно доходил до общей столовой – роскошной залы с длинными столами, украшенной, как королевская. На самом же деле ел я вместе со слугами. Вот ещё – терпеть шепотки за спиной, подначки, тычки да прилетающие в суп или чай разные несъедобные мерзости. Учителя же всегда защищали тех, кто по социальному положению стоял выше. Значит, среди моих однокашников – де Беарда с кольценосным герцогом. А меня, всегда и во всём виноватого, полагалось только таскать за волосы в карцер и лупить розгами.

Так что столовую я не любил, но делал вид, что захожу каждый раз, когда особенно ревностный преподаватель решал лично нас туда сопроводить (если его уроки оказывались близко к обеденному времени). Обычно я пристраивался в самый конец шеренги и сбегал у самой двери, тишком отодвигая панель в стене.

Но однажды меня успели поймать раньше.

Тёмненький мальчик с потока на год старше. Свои звали его Молчуном – действительно, и я не слышал, чтобы он хоть слово сказал. Тихий, спокойный. Учился хорошо – это я к тому времени знал, потому что начал наводить справки и про старшекурсников после того, как несколько особо ревностных герцогов из старших подкараулили меня в оружейной и чуть не отправили на тот свет. С тех пор я решил, что мне лучше знать особо опасных в лицо. Этот был особо опасным – тоненький, худощавый и грациозный, он на плацу с мечом такое творил, что, по-моему, даже учителю впору было удавиться от зависти.

Сейчас у него меча не было, но рука, толкнувшая меня за дверь, в закуток между стенами, сдавила плечо так, что ясно стало: не знаю, что я ему сделал, но в лазарет ещё на день-два попаду. Впрочем, наверняка с ним на пару.

Обычно лордёныши начинали с обвинений, распаляли себя, выёживались, этот, странный, молчал. Только смотрел на меня так, будто на моей физиономии был написан сокровенный ответ мироздания.

Я не выдержал первым.

– Ну? Чего тебе?! – и попытался вырваться.

Лордёныш одной рукой снова припечатал меня к стене, а второй, пока я не вывернулся, сунул мне под нос блокнот. В блокноте была картинка: два человечка (палка-палка-огуречик), один толстенький, другой – перед ним, раскинув руки, – тоненький. От картинки вела стрелка на нечто, напоминающее взрыв, там было даже старательно выведено: «Бум!» И, наконец, подпись: «Это правда был ты?»