сосне. Завидев комиссара, они поднялись. Мурзин сидел.

— Встать! — закричал комиссар.

Мурзин встал.

— Предателей и изменников, — сказал Руднев, — мы караем смертью. Командование вынесло тебе приговор.

Руднев повернулся к ординарцам и, указав на Мурзина, сказал: — Расстрелять!

Те подошли к приговоренному, расстегнули на нем шинель, потом повернулись к Рудневу.

— Не можем, товарищ комиссар. У него орден и медаль.

Руднев подошел к Мурзину, заставил его снять орден и медаль и, вынув пистолет, выстрелил в Мурзина. Тот, как глядел в землю, так и упал в снег лицом.

— Закопать, как собаку! — сказал Руднев.

Стоявшие кругом бойцы роты Мурзина задвигались. Откуда-то появились лопаты.

Вскоре вся колонна была на том берегу.

Разыскивая Базиму, я нагнал тачанку Ковпака.

Дед сидел, уставив взгляд на широкую спину своего ездового. Плеть, как всегда, спускалась из откинутого рукава его шубы. Рысаки прядали ушами, и Политуха, сидя на передке тачанки, изредка посматривал по сторонам.

— Сидор Артемьевич! — обратился я к Ковпаку.

Ковпак поднял голову, и я увидел грустные его глаза. Он опустил голову. Я шел рядом с тачанкой, не зная, то ли идти вперед, то ли оставаться с ним. Дед снова поднял голову, вытер слезы рукавом шубы и, посмотрев так, словно просил извинения, сказал:

— Мурзин испортился, подлец, успех голову вскружил. Ты что же пешком? Садись ко мне.

Я сел в тачанку. Ковпак молчал часа два.

— Орден-то сняли перед расстрелом? — спросил он вдруг и, услышав мой ответ, опять замолчал.

Колонна двигалась медленно. Черная извилистая лента повозок, пушек, людей растянулась по степи, насколько видел глаз. Рысаки Деда, опустив головы, мерно шли в колонне.

— Да, — сказал Дед, как бы очнувшись от полу-дремотного состояния, и с беспокойством взглянул на восток, — придется многое теперь изменить.

— Что? — спросил я.

— Выбор объекта для диверсии, — ответил он и крикнул, обернувшись: — Позовите Семена Васильевича и Петра Петровича!

Ординарцы бросились выполнять приказание.

Вскоре Руднев и Вершигора подошли к тачанке.

— Садитесь, — пригласил Дед.

Комиссар и заместитель по разведке подсели на тачанку Деда. Ковпак облизнул пересохшие губы, пепельно-синие — может быть, от волнения, а может, от солнца, бившего ему прямо в лицо.

— Видно, мы плохо знаем свой народ, — сказал Дед. — Вот не тому доверили и просчитались.

— Война слагается из удач и неудач, — заметил Руднев.

— Мне думается, что сейчас же, — продолжал Дед, — надо вести подготовку к диверсиям на Днепре или Припяти.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Руднев.

— А то, — ответил Ковпак, — что именно с марша сейчас надо посылать разведку на северо-восток, на Припять. Разведчики проскочат железку Коростень — Киев, а там леса есть, обживутся и нехай стучат нам о пароходах.

Комиссар молчал. Он не спал ночь, долго и напряженно глядел на желто-зеленый квадрат карты. Потом произнес, подняв глаза:

— На войне не быть романтиком — предприятие безопасное, но чертовски скучное. Вы правы, Сидор Артемьевич: надо посылать разведку на Припять. У нас мало толу, но зато много снарядов, пушкам тоже надо поработать. Пароходы — вещь завидная.

— Разгром четвертой хотя бы или восьмой части флота на Припяти или Днепре прекратит вражеское судоходство, — сказал Ковпак и показал на карту. — Вот посмотрите, мы идем в очень удобной обстановке. Враг, потрясенный поражением на фронте, стал еще более бояться партизан. Он ушел из сел и деревень Правобережья и засел в райцентры. Сейчас внезапное появление партизан создает больше паники в рядах врага, чем те длительные бои, которые мы вели, когда гитлеровцы шли в наступление на фронтах и были морально устойчивы.

— Кого посылать будем? — спросил Вершигора. — Надо опытных бойцов, — сказал он в раздумье. — Флот флотом, но наши подразделения где-то после этого рейда будут отдыхать, принимать самолеты с Большой земли, отправлять в Москву раненых. Разведке придется и это все подготовить.

— Согласен, — сказал Ковпак. — Кого думаешь послать?

— По-моему, старшим надо послать Ласточкина, — посоветовал Вершигора, — радисткой Надю Гайду, а четырех партизан подберу в «чертовой дюжине».

— Пришли их ко мне, и быстро, — приказал Дед. — А то им от колонны отрываться пора.

Через четверть часа около тачанки Ковпака шла маленькая девушка с чемоданчиком, а рядом с ней шагали пять рослых парней. У них за плечами были автоматы и два ручных пулемета, у каждого запасные диски. Возле самой тачанки шел Ласточкин-Орляткин.

В ковпаковском соединении каждый молодой человек считал за честь получить задание от самого Деда. И Ласточкин, идя рядом с колесом тачанки и слушая Деда, был горд и счастлив.

Ласточкин был известен как храбрый и опытный разведчик. Он умел с юмором рассказывать о пережитых боях, и одно это уже несомненно говорило о мужественном его характере.

Левая лошадь споткнулась, и Политуха выругался. Ласточкин покраснел. Видно, грубые слова ездового омрачили его радостное настроение. Он не выносил непристойностей.

— Понял, что Борода тебе сказал? — спросил его Ковпак.

__ Так точно, — отрапортовал Ласточкин.

— Не торопись, — предупредил Дед. — Поспешность нужна только при ловле блох. А нам куда спешить?

И он опять, не торопясь, разъяснял идущим рядом с тачанкой разведчикам предстоящую им трудную задачу. Те почтительно молчали.

— У меня смотрите Надежду Митрофановну не обижайте, — сказал Ковпак, улыбнувшись маленькой радистке. — А то нагаек заработаете.

Хлопцы засмеялись.

— Ну, а ты, — обратился он к Ласточкину, — оправдай мне свою вторую фамилию Орляткина. Тебе ее войско дало. Послужи ему.

Ласточкин молча держался за тачанку.

— Баек приготавливай побольше, — сказал Ковпак, — чтоб мне библиотека была полная, — улыбнулся он.

— Слушаюсь, — покраснев, ответил Ласточкин. — Где отрываться-то, товарищ командир?

— А вот из деревни и пойдете, — указал Дед на открывшиеся хаты.

— Заезжай во дворы, — передали по колонне команду Деда. — Коням дать отдых!

Улицы быстро опустели.

Партизаны, как только распрягли лошадей, тут же уснули на лавках, на полу, на телегах.

Ковпак ходил по деревне, заглядывал во дворы. То ли состояние батальонов интересовало его, то ли не мог в одиночестве сидеть он после переживаний сегодняшней ночи.

Вершигора сидел в доме, где поместилась разведка. Старшина Зяблицкий дремал у окна. Кто-то громко хлопнул дверью, и он встряхнулся:

— Наверное, уже километра три прошли…

— Это ты о ком? — спросил его Ленкин.

— О Ласточке нашей, — ответил старшина. — Обидно, не уважил я его. Просил он вчера у меня фотоаппарат, а я не дал. Горюю. Теперь хоть с досады выбрасывай.

Все промолчали. И он заснул со своими горькими мыслями.

В хату вошел Ковпак.

— Уже спят, — сказал он, — добре. Как пошли наши ласточки?

— Хорошо пошли, — ответил Вершигора. — Ручные пулеметы дал им да по три диска к автоматам. Ну, харч еще.

— Добре, — сказал Ковпак и вышел из хаты.