Я обернулся назад. За нами ехало множество подвод. В стороне за перелеском лаяли собаки.

Уже под утро въехали мы в деревню, где должны были расположиться на дневку.

Ковпак, опустив голову, шел по улице. Это была его манера. Он словно видел что-то на снегу, словно читал какую-то книгу.

— Заводите сани во дворы! — изредка покрикивал он. — После боя фашистские самолеты искать нас будут.

Люди заводили лошадей и сани во дворы. Сдни укрывались соломой, хворостом. Все маскировалось.

— Запретить хождение по деревне, — сказал Ковпак проходившему мимо коменданту штаба.

— Слушаюсь, — сказал комендант и послал в оба конца бойцов.

Около большой избы стояли сани, на которых лежала Полина. Ковпак подошел к саням и, наклонясь, посмотрел ей в лицо.

— Как же это тебя, дивчина, не вовремя убило? — проговорил он, сняв шапку. Поправил шаль на голове Полины, обмахнул иней с ее волос и пошел в избу.

У окна на лавке сидел Руднев. Он задумчиво смотрел в окно.

— Надо хорошо похоронить ее, — сказал Руднев. — Комсомолку какую потеряли!

— Война, Семен Васильевич, — сказал Ковпак.

В избу вошел комендант.

— Полину похоронить на видном месте, — строго сказал Ковпак, — и огородить могилу.

Полину хоронили у церкви. Партизаны бросили по горсти земли в могилу, и, когда гроб был засыпан и мерзлые комья земли образовали бугорок, комендантский взвод дал три залпа. К полудню вокруг могилы плотники соорудили ограду.

Тридцатый день партизаны Ковпака находились в рейде. Соединение пересекло за это время железную дорогу Пинск — Лунинец, границу Белоруссии и Украины, и двигалось с севера на юг вдоль железной дороги Лунинец — Сарны.

В Степаньгруде, большом украинском селе, дневали двое суток. 12 февраля в Степаньгруде никто не спал. Командиры рот искали плотников для починки саней. Ковпак обходил батальоны, он появлялся в хатах и проверял, как отдыхают бойцы, в каком состоянии оружие, как кормятся лошади, хороши ли сани, надежно ли упакованы взрывчатка и боеприпасы.

Командиры да и все партизаны хорошо знали, что Дед, пройдя каждые двести километров, производит подобный «тихий смотр». Еще задолго до Степаньгруда командиры батальонов начинали подсчитывать пройденные километры и готовиться к «смотру».

Казалось, в батальонах дело обстояло благополучно. Но Дед после «смотра» вернулся в свою хату злым. Ничего не сказав, он снял шапку, бросил ее в красный угол на лавку, снял шубу и, не повесив, как всегда, кинул на табуретку.

Руднев посмотрел на него.

— Не видя серьезного противника, успокоились. Много непорядку. Политуха, — позвал он, — Политуха. собери командиров!

Ковпак с Рудневым сидели у стола и вполголоса говорили о недостатках, обнаруженных во время утреннего обхода.

— В избу один за другим входили командиры батальонов и рот.

Ковпак курил и пристально осматривал входящих. Больше других привлек его внимание командир десятой роты Курочкин. На нем была короткая меховая куртка, на голове его лихо заломлена чапаевская мохнатая папаха. На шее висел автомат. Рассмотрев Курочкина, Дед покачал головой и строго сказал:

— Несерьезно одет, и в роте дела несерьезные у тебя. Сними автомат, здесь стрелять не в кого. В тебе много фанаберии…

Когда все были в сборе, Ковпак встал.

— Командиры и политруки, — сказал он, — хотя сани и лошадей я нашел в порядке, но мы не дойдем до цели. Некоторые из вас выпивают, а за вами начинают выпивать и бойцы. Неужели вы не понимаете, к чему это приведет?

Все молчали, опустив глаза в пол.

— В восьмой роте, — продолжал Ковпак, — очевидно забыли, что мы находимся на оккупированной территории. В десятой роте решили, что гитлеровцев кругом нет, посиделки устраивают. Этот, — указал он на Курочкина, — сам пример подает.

Курочкин сидел, не глядя на Ковпака. Он расстегнул куртку и заворочался на лавке.

— Разведка, — повысил голос Дед, — дерется каждый день. Это хорошо. Но частенько я стал замечать и среди разведчиков подвыпивших. Красиво? А вот Курочкин показывает себя еще красивее. Я послал к нему дежурного, так выпивший политрук, не разобрав, в чем дело, встретил его нагайкой. Дежурный, конечно, сплоховал. Он интеллигент, инженер, и не дал сдачи. Но я доберусь до вас, — сказал он, сердито взглянув в ту сторону, где сидел Курочкин. — Я вам с политруком обоим такую лупку дам, аж небу жарко будет. Расстреливать буду! — закричал Дед. — Сам стрелять в подлецов буду! Мне бандитов не нужно. У кого кружится голова, пусть уходит. На нас Украина смотрит, многого ждет от нас.

Курочкин стыдился поднять голову. Вершигора тоже покраснел, ему было неприятно, что Дед так нелестно отозвался о его разведчиках.

Руднев посмотрел на Деда, затем на командиров и сказал:

— Вы, наверное, забыли, что в советском тылу для победы народ по восемнадцать часов за станками стоит. С последними самолетами вы получили с Большой земли от родных письма. Они вам писали об этом. Как же это так получается?

Когда комиссар кончил говорить, поднялся Курочкин и попросил слова.

— У нас… — сказал было он.

— Замолчи! — закричал Ковпак, вскочив с лавки. Он достал из кармана пистолет. — Вот оружие твоего политрука. Он потерял его в «бою» с дежурным по соединению. И говорить больше не о чем.

— Еще не забудьте, — уже тихо сказал он. — Сани смените на телеги. Попросите у крестьян по всем деревням. Телеги не коровы и овцы, не поросята и куры. Приказ двести тут не будет действовать.

Командиры встали и разошлись. Политуха взял веник и начал подметать хату.

— Теперь надо глядеть в оба, Семен Васильевич, — сказал Ковпак Рудневу. — Не нравятся мне районы, которые будем проходить, не нравятся.

Следующим вечером ковпаковцы тронулись снова в путь к далекой цели. Отдохнувшие лошади рысью бежали перелесками.

Ночью колонна двигалась без остановок. Весь ход стремительного марша говорил о том, что разведчики Вершигоры хорошо разведали местность на добрую сотню километров, а Базима с Войцеховичем проложили маршрут, исключающий встречу с противником.

Сколько уже пройдено сотен километров, а мне не пришлось еще ни разу записать какой-нибудь большой бой или крупную диверсию. Что же это за цель у Ковпака, к которой он ведет свои батальоны тихо, без боев, без встреч с немцами?

Из отрывочных разговоров, которые можно было слышать в штабе Ковпака и которые так хорошо систематизировались в темноте в грохочущей тачанке» яснее и яснее виделось и назначение соединения, и его цели. Мелкими делами это соединение не занималось. Оно делало большое политическое дело — окрыляло временно оккупированный врагом народ, придавало ему веру и силу, народ поднимался на борьбу с фашистами.

За время этого пути от озера Червоного сюда через Полесье