Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Она же сказала тебе! — вдруг рявкнуло существо.
«Господи боже, он разговаривает, он разумный!» — было первое, что подумал Серванас.
Существо говорило хриплым заплетающимся языком, но грозно, с явной агрессией в сторону монаха.
— Проваливай, пока я даю тебе такую возможность! — снова выкрикнуло существо. Серванас увидел, как блеснули острые зубы в его челюсти.
Никогда еще послушник не испытывал таких странных, смешанных чувств. Ему было до безумия страшно, колени тряслись, грудь ходила ходуном, он никак не мог отдышаться после попытки его утопить. Горло раздирало жжение, голова раскалывалась, в ушах звенело. Но это все отошло на второй план. Боль была где-то на фоне. Все исчезло и перестало быть важным, ведь Серванас увидел то, чего не должен был видеть. Он попал туда, куда не должен был попасть. Он стал свидетелем какой-то страшной чертовщины. Мир его перевернулся. Он сразу вспомнил рассказ старухи про водяного. Неужели это он? Если это не водяной, тогда кто водяной? А девица кто? Это Ингрид, которая превратилась в русалку и стала женой водяного? Или это новая девица, которая пала очередной жертвой демона?
После всех этих мыслей первое желание было — бежать. Как можно быстрее взять ноги в руки и пуститься наутек, и больше никогда не вспоминать о том, что сегодня ночью произошло. Но так поступил бы человек слабый. Серванас хоть и плакал час назад от страха потеряться в лесу, сейчас был полон решимости. Нет, он не позволит нечисти здесь царствовать. Он слуга божий, который застал адских созданий врасплох! Монах будто совсем забыл, что только что его одной рукой положили на землю, что только что ему разодрали горло, и физически он явно уступал силой этому существу. Серванас — болонка, подкинутая в клетку к тигру. И болонка готова показать зубы.
Серванас аккуратно приподнялся и встал на ноги. Одной рукой он держался за разодранное горло. Другой нащупывал нож, который прятал во внутреннем кармане рясы. Нож он брал, чтобы подрезать кусты и совсем не думал, что тот может пригодиться как-то по-иному. Водяной и девица наблюдали за ним, следя за каждым движением.
Вдруг девица заговорила.
— Пожалуйста, не трогай его, он хороший человек, — обратилась она к существу рядом с собой.
— Я не трогаю, — процедил водяной таким же хриплым голосом. — Пусть проваливает.
— Он никому не делал зла, ты не должен был ранить его.
Серванас с недоумением смотрел на них, но этот диалог лишь позволил ему потянуть время и схватить, наконец, рукоять ножа.
— Ты оглох там? — рявкнул водяной, щёлкнув челюстью. — Пошел вон!
Послушник собрал всю волю в кулак и, наконец, решился. Он исподлобья посмотрел на водяного. Их разделяла всего пара метров. Серванасу показалось странным, что демон все время сидит в воде, а девица стоит. Может, у демона нет ног? Или вместо конечностей у него рыбий хвост или осьминожью щупальца, и ходить по земле он не способен? Тогда преимущество точно на стороне человека.
— Уж извините, что побеспокоил, — медленно произнес Серванас, пытаясь говорить как можно спокойнее. — Я сейчас же покину это место.
Тут он резко ринулся вперед и, занеся нож, кинулся на водяного.
— Во имя Бога нашего, сгинь нечисть! — закричал он, но тут же снова был схвачен когтистой рукой за шею и повален в воду. Кинжал оказался у водяного во второй руке.
— Успокойся, карасик, — съехидничал над его ухом водяной. — А я тебе говорил, что все двуногие такие, — обратился он внезапно к девице. Та лишь грустно вздохнула в ответ.
— Не убивай его, умоляю, он просто ничего не понимает. Отправь его домой, — сказала девушка.
Серванас, лежа в воде, прижатый к илистому дну, слышал их разговор и теперь видел их вблизи. Попытка его нападения была ничтожна, он проиграл в пух и прах. Монах закрыл глаза, готовый к тому, что сейчас наступит смерть. Уже который раз за эту ночь он был готов отдать богу душу? Кажется, это третий. Водяной продолжал держать свою лапу на шее монаха и не давал ему сдвинуться с места. Серванас не пытался сопротивляться, теперь он боялся разозлить это существо еще сильнее. Но он был все равно горд своим поступком, ведь не мог просто сбежать с проклятого места, как трус.
Водяной склонился над лицом монаха. Серванас смотрел в его бездонные черные глаза, и сердце его наполнялось страхом. Лицо существа было слишком человеческое, монах представлял себе водяного страшным монстром, помесью рыбы и акулы, а может дельфина и дракона, или что-то такое. А этот — просто человек. Даже не верится, что так скучно. И это поразило его еще больше, чем если бы он узнал, что истинный водяной — это гигантская каракатица. Серванас не чувствовал от лица водяного никакого дыхания, от него исходил только холод, длинные масляные волосы пахли сыростью.
— Я сохраняю тебе жизнь, — прошипел водяной. — Но только потому, что она просит, — он кивнул в сторону девушки. — Считай, она спасла твою никчемную душонку.
«Никчемная душонка? Это он про меня?! Поганая нечисть! Сгинь! Пропади ты пропадом!» — Серванас зажмурился от злости.
— Гори в аду! — с большим трудом прошептал он, пытаясь убрать руку демона со своей шеи.
Рот водяного растянулся в ухмылке, обнажив ряд коротких острых зубов.
— Не хочешь по-хорошему, будем по-плохому.
Водяной одним резким движением впился зубами в плечо монаха. Серванас закричал и принялся колотить водяного по спине, дергая того за волосы, пытаясь оттащить его от себя, как спешат отодрать собаку, которая вцепилась в пойманную дичь. Водяной вонзил зубы послушнику в плечо и замер, не обращая внимания, как его бьют кулаками. Так, обычно замирает змея над пойманной птицей и ждет, пока яд подействует на добычу, и она перестанет трепыхаться.
В первую секунду укуса Серванас чувствовал жуткую, невыносимую боль, словно сотни кинжалов одновременно пронзили его кожу, но очень быстро боль прошла. Сознание его затуманилось, глаза закатились. Серванасу казалось, что он сейчас спит на огромной плюшевой кровати, в комнате, полной благостного утреннего света. Воздух вокруг был наполнен ароматом цветов, и какое-то неземное, поистине райское спокойствие, блаженство наполнили все его тело. Давно он не чувствовал себя так умиротворенно, ничто не волновало его разум, в душе был лишь покой,
