домой. Или вообще куда-нибудь. Нехорошие дневные предчувствия вполне оправдались…

…Шквал ударял за шквалом, иногда удары следовали практически непрерывно. Якорь катера был потерян в первый час этого конца света, чуть позже оборвало якорь «Заглотыша». Суда несло в темноту, полутора сотен лошадиных сил «компада» хватало лишь на то, чтобы удерживать катер носом к ветру. В эту ночь экипаж оказался абсолютно слеп: даже штурвальный мог разглядеть лишь брызги и потоки серебра на стекле рубки. Снаружи смешалось небо и море: выйти на палубу было практически невозможно, легкие немедленно забывала водяная пыль, а перекатывающиеся через палубу волны, сбивали с ног. Помпа в трюме непрерывно работала, свободные члены экипажа собрались вокруг нее

— о сне нечего было и думать. Временами катер клало на бок, дважды, лихорадочно работая штурвалом, Энди полагал, что судно уже не выпрямится. Пока везло…

— Шансов немного, но мы еще поборемся, — утверждал шкипер, практически вися на стене рубки.

— Отчего и не побороться? — соглашался Энди, пытаясь предугадать новый удар шквала и подставить нос строго под него…

Тьма, казалось, пришла навечно. Паровое сердце «Ноль-Двенадцатого» неслышно стучало в реве ветра, катер еще жил и боролся. В рубку выбрался Гру и лаконично известил:

— Ну, течь.

— Пожалуй, пойду взгляну, — прокричал Магнус, выжимая и натягивая на плешь, блин фуражки.

— Конечно, сэр. Я справлюсь, — заверил Энди.

И снова несчастный нос катера принимал на себя удары огромных волн. Судно тяжелело и все хуже слушалось руля. Работая штурвалом, ночной рулевой понимал, что дело безнадежно. Слишком далеко отнесло «Ноль-Двенадцатого» от берега, при такой скорости ветра судно уже далеко в Океане, а про тот океан местные даже не чертят толковых карт. «Заглотыш» все еще болтался на буксирном тросе, но пересаживаться на барку даже в самом худшем случае нет смысла. Как говаривает Док: мгновенно расколотый череп куда поприятнее неспешного перитонита или гангрены.

Снизу доносились удары молотка — трюмная команда пыталась заделать течь. «Ноль-Двенадцатый» все сильнее оседал на правый борт. Шланг помпы еще выплескивал щедрую струю воды, бессильно, но нагло плюясь в громадные накатывающие волны. Наверх выбрался Магнус:

— Слегка заделали. Но и на корме обшивка сочится. Гм, и муке нашей пришел конец.

— Это мы как-нибудь переживем.

— Несомненно. Но помпе не справиться. Крен усиливается. Пожалуй, через часок-другой перевернемся. Желаешь малость передохнуть на барке? Если она, конечно, еще при нас.

— Ялик унесло, а «Заглотыш», судя по виду, порядком набрал воды, но держится. Имеет ли смысл пересаживаться, вот в чем вопрос.

— И я о том же, Энди. Может, подведем барку к борту и подопрем катер?

— Получится дырявая и несуразная бочка, слушаться руля будет примерно так же.

— Без двигателя руль нам не особо нужен, а котел скоро придется заглушить. Лучше сэкономить топливо, чем взорваться.

— Что ж, тогда остается обняться с «Заглотышем» и посмотреть, что из этого выйдет. Разрешите свистать всех наверх, сэр?

— Хвостатого оставь на помпе. Его все равно мигом смоет…

Энди скатился вниз — воды в коридоре было уже по пояс. Экипаж посменно работал у помпы. Сейчас Док и волонтер отдыхали, на рычагах насоса висел мальчишка и вдова. Доктор рассказывал что-то ободряющее, про венерические болезни.

— Сан у помпы, остальные — наверх! Только поосторожнее, — призвал ночной рулевой, хлюпая к котельному отсеку. — Будем подводить барку к борту.

Уровень поднявшейся воды в котельном был на грани. Несколько минут и придется тушить топку. Энди, спотыкаясь на невидимых ступеньках трапа, выбрался наверх:

— Поживее, леди и джентльмены!

Сначала за рулевого попытались оставить вдову, но первый же поворот своенравного штурвала отшвырнул женщину в угол рубки.

— Эй, сопляк, хочешь порулить? — зарычал Магнус.

— Ну! — мальчишка обезьяной повис на штурвале…

Барку попытались пришвартовать к борту катера — оба суденышка порядком отяжелели, но пока держались. Энди работал багром и вязал узлы канатов, шкипер практически нырнул в трюм, спеша заглушить котел.

— Теперь не перевернемся, а просто утонем! — проорал привязанный для страховки к пулеметной тумбе Док, и вновь взялся за канат, плотнее подтягивая барку.

— Может и не утонем, — отозвался рулевой, поглядывая на рубку — через нее перекатывались волны, но во тьме было видно, как упирается в штурвал цепкий мальчишка. Вот сопляк что-то сказал помогающей вдове, та засмеялась как молоденькая…

…Палуба вздымалась, рушилась и пыталась уйти из-под ног, но Энди ощущал, что дрожь двигателя стихла. Связанные суда оказались полностью беспомощными. Из машинного выбрался шкипер, утер мокрое лицо и ухмыльнулся:

— Гребец у помпы вопит: «я думал, вы убежали!». Я говорю — а куда мы убежали? Ругается, черт беззадый.

Док махнул рукой в сторону трюма:

— Раз ругается, значит, еще в своем уме. Кстати, мальчишка неплохо справляется.

— Это точно, — Энди переждал пока схлынет вода. — Сопляк мог бы стать недурным рулевым. Жаль, видать, не судьба.

— Но-но! Пора вспомнить, что мы британцы, пусть и беглые! — воззвал к мужеству спутников шкипер. — Возьмем себя в руки, джентльмены!

В тесноте рубки держать себя в руках было как-то попроще и потеплее. Энди вернулся за штурвал, сейчас беспомощный «Ноль-Двенадцатый», естественно, руля не слушался, но иногда что-то удавалось сделать. Рулевой всматривался в темноту: похоже, уже наступало утро, вернее, что-то на него похожее — черную тьму слегка разбавила серость. В вое ветра прибавилось монотонности, Энди мог расслышать разговор рядом. Док и шкипер посасывали мокрые трубки и рассказывали младшим членам команды всякие разности про шторма и бури. Рулевой слушал краем уха, размышлял, почему «Заглотыш» не тонет, хотя по всем признакам давно обязан пойти ко дну. Видимо, местные кораблестроители были не так просты…

Шел час за часом, ревел шторм, моряки поочередно спускались к помпе, дабы ободрить бесхвостого труженика и согреться работой. Перекусывали одинаково размокшими до сугубо кисельного состояния сухарями и солониной. Намечались планы по ремонту судна — правый борт «Ноль-Двенадцатого» из воды уже и вовсе не поднимался, но раз боги все еще размышляли над участью судна, имело смысл надеяться на лучшее.

Пока лучшего не предвещалось: к ночи катер оставался на плаву, но погрузился еще на два с лишним фута. Помпу подняли на ступени трапа, за инструментами теперь приходилось нырять. Волны катились по палубе совершенно свободно, лишь рубка скрипела под их напором.

Наступила ночь, с трудом угадываемая в бурлящей темноте шторма. Экипаж целомудренно жался к вдове — она была самая теплая.