другой. Она была удобней. Тяжелораненых аккуратно выгружали и клали на кровати, покрытые клеенками и чистыми чехлами, которые защищали тонкие матрасы от крови. Затем пациентов накрывали красными одеялами и иногда давали керамические грелки. В сортировочной палатке всего этого не было. Не было нужды. Больные и легко раненные могли посидеть и на скамейках без спинок, пока Médecin Major не найдет время их осмотреть.

Как-то утром тут собралась любопытная компания «сидячих», которых привезли две большие машины с разницей в десять минут. Они были подавлены и неровным шагом переступили порог палатки, ухватились за скамейки и попытались поудобнее усадить свои усталые, старые, разгоряченные тела. А поскольку удобством здесь и не пахло, они без конца ерзали и шевелились. Они резко выбрасывали вперед тяжелые ноги в тяжелых мокрых сапогах, а потом подтягивали их под себя. Старые, тощие, сгорбленные тела, скрученные, грубые, грязные руки, вяло свисающие между расставленных колен, и эти руки менялись, поддерживая усатые тоскливые лица. Все они были неуклюжие, гротескные, подавленные и плохо пахли, эти poilus[79], эти заросшие, неухоженные солдаты. У их ног лежали походные мешки, тугие, грязные, поношенные, изношенные, как и их владельцы. Снаружи на них висели банки с водой, запасные пары сапог и штыки, а внутри лежали носки, бумага и фотографии их уродливых жен. Поэтому они дорожили своими неуклюжими мешками и сжимали их усталыми ногами, боясь потерять.

Наконец пришел Major и начал их сортировать. Он был резок и оживлен и вызывал их к себе по одному. Они неохотно, смиренно, шатаясь волочили ноги к его маленькому столу и отвечали на его короткие, нетерпеливые вопросы. Он с ходу ставил им диагнозы: ревматизм, бронхит, ушиблен лошадью, сбит кавалеристом, дизентерия и так далее – куча пустяковых, дурацких недугов и мелких происшествий, требующих пары дней лечения. Скучная это была служба, медицинская служба, и все-таки нужно было всегда быть начеку и не впустить заразу, так что это была ответственная служба. Но Major работал быстро, сортировал впопыхах, и они один за другим исчезали за висячей перегородкой, где санитары снимали с них старую форму, слегка обмывали и отводили в палаты. Дурацкая служба! Не то что в палате grands blessés! Там было хотя бы интересно! Но эта возня с éclopés[80], эти мелкие хвори, этот поток пустяковых заболеваний, пустяковых происшествий, грязных кожных болезней и паразитов – тоже война, конечно, но как это банально!

Затем Major обходил палаты и более тщательно обследовал тех, кому уже поставил «черновые» диагнозы, чтобы уточнить их, если нужно, и назначить лечение. Главное лечение, которое им было необходимо, – это мытье, чистая кровать и неделя сна, но доктор был довольно добросовестный и заботился о том, чтобы эти старые, усталые мужчины поскорее вернулись в окопы, чтобы в следующий раз возвращались в госпиталь уже в статусе grands blessés. Тогда-то с ними уже можно будет повозиться. Так что он лечил бронхит тем, что ставил банки. Из-за бесконечного бельгийского дождя во Фландрии многие заболевали в окопах бронхитом. Те дьявольские отродья тоже им болеют. Так говорил себе Major, обходя палаты.

Вот лежат в ряд пятеро мужчин, все отравились птомаином из-за того, что съели какие-то тухлые консервы. А там – трое с чесоткой, дрянная болезнь! Все руки ею покрыты, вгрызаются в свои тела черными когтями! Санитары не особенно тщательно их вымыли – тоже виноваты! А Major делает свои обходы, медленно, позевывая, но добросовестно. Эти скучные развалюхи нужны в окопах. Нужно их вылечить.

У девятой кровати Андре остановился. Что-то новенькое? Он попытался вспомнить. Ах да, в сортировочной палатке он заметил…

– Месье Major!

Тощая, чистая и тонкая рука поднялась в приветственном жесте. Простыня лежала очень ровно и не была скошена влево или вправо, как обычно происходит, когда на ней извиваются от боли.

– Я не могу ходить, месье Major!

Так что Андре остановился и прислушался. Мужчина продолжил:

– Я не могу ходить, месье Major! Из-за этого месяц назад меня убрали из окопов. После этого мне дали фургон – грузовик для перевозки буханок хлеба. Но выяснилось, что я не могу забираться ни на высокое сиденье грузовика, ни в лошадиное седло. Так что мне пришлось вести своих лошадей, спотыкаясь о поводья. Так я спотыкался весь последний месяц. Но теперь я и этого не могу. Очень больно.

Андре провел рукой по своим коротким прямым волосам и задумчиво погладил жесткую щетину. Потом он задал мужчине несколько конфиденциальных вопросов и продолжил теребить тугую щетину, слушая ответы. Затем он ненадолго исчез из палаты и вернулся с парижским хирургом, который как раз посещал фронт. С ними пришел еще один маленький врач из персонала госпиталя, которого заинтересовал рассказ Андре об этом случае. Они стояли втроем возле кровати, почесывая свои бороды и волосы, и забрасывали пациента вопросами. После чего они сказали Альфонсу, чернявому, смуглому санитару, который был похож на бандита, и Анри, санитару-священнику, помочь пациенту встать.

Они поставили его босым на пол, слегка поддерживая его под плечи. Его единственная одежда – короткая, веселая, розовая фланелевая ночная рубашка, какие любили посылать американки раненым героям Франции, – сползла до колен или чуть выше. Она выделялась ярким цветным пятном в мрачной палате, а за окном виднелись поля хмеля, а еще дальше медленно махала лопастями мельница.

– Идите, – скомандовал Андре. – Идите до двери. Повернитесь и идите назад.

Мужчина проковылял между кроватями, держась за них, полусогнутый, испуганный. Прохладный летний ветер задувал в окно, вздымая розовую ночную рубашку, покрывая шаткие стройные белые ноги гусиной кожей. Он пошел по палате между рядами кроватей, двигаясь неуверенными, торопливыми, прерывистыми шагами. Его босые ступни мягко шлепали по линолеуму, судорожно нащупывая пол, мешаясь, запинаясь друг о друга. Мужчина пытался контролировать их и испуганно глядел по сторонам. Он добрел до двери, качнулся, пошатнулся, развернулся и чуть не упал. И пошлепал назад.

Плотную неподвижность палаты прерывали только тяжелые, неверные шаги босых ног. Ног без хозяина – как за годы до этого без хозяина был дух. Трое судей в белых халатах стояли неподвижно, скрестив на груди руки. Пациенты сидели на кроватях и хихикали. Мужчина, которого лягнула лошадь, приподнялся в кровати и улыбнулся. Тот, которого сбил кавалерист, тоже сел, и тот, у которого был бронхит, и те, которые отравились консервами. Все они сели и стали глядеть и посмеиваться. Они знали. И Андре знал. И парижский хирург знал, и маленький штатный врач, и чернявый санитар, и санитар-священник. Все они знали. И пациент тоже знал. Он