чем не повинные новобранцы. Даже странно! Вы не могли бы объяснить, в чем тут дело, сэр Джулиус?

— Сэр Джулиус, кстати! — представил он Доктора. — Главный специалист по невинным трупам в начале войны.

Доктор ответил, холодно, как уже из могилы:

— Могу… это закон эволюции: выживает сильнейший, погибает слабейший.

— В первом же бою! — сокрушался Фома. — Цвет нации!

— И даже раньше. От той же диареи, — добавил Доктор.

— Чего?.. — Мартин хорошел от новостей.

— Это такая фобия окопная, болезнь грязных ногтей. Еще не парез, но уже эксцесс.

— А-а! — понимающе кивнул Мартин, записывая оба словца в антивоенной памяти, и тут же взвился:

— Ну вот, еще и ногти!.. — Он забегал еще быстрее. — А эта старая дура, мать называется! Новые рюши волнуют ее больше! Как думаешь, сынок, — передразнил он, — мне они к лицу? Понравятся моему Упырчику?.. Я говорю, мама, вам уже только смерть к лицу, а вы трусы с воланами покупаете!

— Ты как-то все-таки о матери… — Попробовал урезонить его Фома. — Она ж для тебя старается, сын ты позорный! Вам не говорили разве что-нибудь вроде — чти отца и мать своих?

— Так вот как раз чтил, чтил, а выходит — зря? Родители, блин! Папашу вообще в глаза не видел, срулил куда-то, типа на воздушном шаре с друзьями покататься! Сгинул! Зато — воздухоплаватель, герой! Через него все думают, как бы сынок без подвига не загнулся!.. А теперь и у мамаши голова в другую сторону поехала!..

— У, блин! — заревел Мартин в голос. — Я ж теперь кругом сирота оказался!

Он снова схватился за голову и стал биться об дверь.

— Ну не везет, так не везет, даже с родителями!..

Появился встревоженный лакей.

— Уйди отсюда!! — замахнулся на него Мартин, преображаясь на мгновение.

Лакей исчез быстрее, чем появился.

— Так ты, герой, сделай самострел! — сочувственно сказал Фома. — Говорят, помогает.

— Это как? — насторожился Мартин.

— Ну, руку отруби, ногу, — пеерчислял Фома, пока Доктор немо хохотал в кресле, закрывшись книжкой Мэи. — Глаз опять же неплохо выбить, правый.

— Да вы что, ваше сиятельство! — взмолился Мартин, слишком живо представив картину. — И куда я с одним глазом и на одной ноге, на паперть? Лучше сразу под ядро!..

— Да вы смеетесь! — догадался он, и подвижная физиономия его перекосилась злой гримасой. — Конечно, вам-то что, колдунам! Вы-то не погибнете, а мы вот… все ляжем, как один!

Лицо у него сделалось трагическим, почти вдохновенным. В таком состоянии обычно получаются самые лучшие стихи на смерть и Мартин напрасно тратил время на мирское — сочувствия он не нашел, а мир потерял еще один реквием.

— Так, ладно, Марти, я понял, родина подождет! — сказал Фома, все еще смеясь. — А от меня-то ты чего хочешь? Я не военком, и не врач, которые могут тебе помочь, и даже не военный министр. В чем, собственно, бикоз, как говорят англичане?

“Because” оказался в Мэе. Она сейчас в фаворе, постоянно при его величестве, загибал пальцы Мартин, ну и шепнула бы два слова, поправляя подушку, после особо очистительной клизмы, когда благодушие и все такое… теплые мозги, чистые кишки, а?.. Да и сам граф — человек не последний, зря что ли десять раз закапывали? Святой!.. Еще два загнутых пальца… Мог бы и поспособствовать, ведь это из-за него Мартину проломили грудь и лишили способности воевать!.. Загнутые пальцы церемониймейстера сжались в кулак и поза стала угрожающей.

— Кастрировать опять же грозили, если помните? Нет?.. Странно… чё ж я?.. — Мартин на мгновение задумался, ощутив масленку, как самую неприятную вещь на свете, после мобилизации.

— Ну все равно! — решил он. — Надо помогать людям! Кто вам Мэю привел?

Фома предупредительно поднял палец: еще слово и!.. Мартин легко переменил тему:

— И-и… все рассказывал, предупреждал, там… обо всем, а?..

Принесли завтрак графу и сэру Джулиусу. Мартин съел его, увлеченный своими доводами, все так же: не останавливаясь, на ходу, руками. И несть им числа, казалось, этим доводам: сюда входили уроки истории, географии, танца и другие очевидные тайны Кароссы, бескорыстно раскрытые лучшим другом графа, опять же — деньги на тотализаторе.

Бутылку вина Фома успел выхватить у своего лучшего друга в последний момент, когда церемониймейстер гордо, как горнист, запрокидывал голову для глотка.

— Так что? — спросил Мартин, вытирая сухие губы. — Я могу надеяться, если уж вина не даете, ваше сиятельство?.. С вашей стороны это было бы очень порядочно!

— Ах ты, наглец! — смеялся Фома, выпроваживая его из своих апартаментов. — Я передам твою просьбу его величеству, обещаю!..

Мартин, уже было вышедший в коридор, рухнул на колени, как подрубленный и испуганно схватился за Фому:

— Ваше сиятельство, не погубите! Не надо, как мою просьбу его величеству! Меня же мелко-мелко нарежут и подадут в перерывах между блюдами! Надо, как ваше ходатайство, ваше сиятельство, добровольное! Не погубите!

Что поражало Фому в Мартине, так это гибкость и быстрота реакций его психики. Мартин преданно и беззаветно смотрел на графа, при этом ужас на его лице был непередаваемым и одновременно каким-то наглым. Феноменальный экземпляр!

— Здесь удивительно, Док! Удивительная страна! Я не устану это повторять. Они циничны, как дети! Один днями напролет подкарауливает меня с двуручным мечом, это называется мстить, другой шпионит и завтракает со мной, это называется дружить. Ты в курсе, что меня тут похоронили пять раз? Пока не завонялся, так это у них называется. Потом и этого показалось мало, взяли — женили!.. А-а… ты как раз на свадьбу и заявился. Представляешь, труп — на молоденькой девочке!.. Я познал буквальный смысл приговорки: без меня меня женили…

— В этом чудесном краю, я боюсь даже на секунду потерять сознание. Очнешься, куча преступлений и долгов, перед глазами петля. Скажут: сумел натворить, умей отвечать!

Принесли еще раз завтрак на двоих и они вдоволь