На круги своя

Всё встало на круги своя, и снова они с Отаром шатались на переменах по школьному двору и делились новостями. В октябре неожиданно выпал снег, и они лакомились им на угольной куче позади школьного здания (Отар – чтобы заболеть и не ходить «на музыку», Маринэ просто за компанию).

– На черта тебе сдались эти фламенко, ведь ничего нельзя: того не жри, этого не жри! – грубо выговаривал ей Отар. Почему он так груб с ней, она ведь не виновата, что ей нельзя. Никто не морит её голодом, она ест три раза в день, как все. И нечего Отару разоряться.

– Не злись. Я уже привыкла, меня с трёх лет на диету посадили: гимнастика, коньки, плавание… А потом школа и музыка, застрелиться и не жить. Но фламенко я ни за что не брошу. Это не танец, это жизнь, как ты не понимаешь… Слушай, Отар, если снежок скатать, из него мороженое получается! Вкусное! Попробуй.

– Дай от твоего откусить. А это что, чёрное? Уголь, что ли? Маринэ, тебя убить мало! Накормила углём, я ж тебе не паровоз! На, держи своё мороженое. И не увлекайся, уголь очень калорийный…

На переменах Отар и Маринэ находили укромный уголок и рассказывали друг другу то, о чём никому никогда не говорили. Впрочем, Маринэ не любила рассказывать, она больше любила слушать. А Отару хотелось, чтобы она знала о нём всё. Он и рассказывал ей – всё.

Аккордеон в боксёрской стойке

На аккордеоне настояла мать, которой хотелось, чтобы сын «вышел в люди» (о том, чем закончился выход в люди, расскажу позже). Отец, в пику жене, записал сына в секцию бокса. Отару не очень нравился бокс и очень не нравился аккордеон, но приходилось, как он говорил, сочетать несочетаемое и совмещать несовместимое.

В этом году ему не повезло с расписанием: сразу после тренировки Отар, едва успев принять душ, садился в автобус (до «музыки» ехать было далеко). На урок сольфеджио он являлся, по определению Ирины Львовны, не от мира сего – и тяжело опускался на стул («Темиров, ты мне все стулья переломаешь. Что ты как старик столетний, тебя ноги не держат?») Маринэ изо всех сил сжимала губы, чтобы не рассмеяться: она знала его расписание и знала, что – да, не держат. Отар больно пихал её локтем в рёбра и показывал под партой кулак, Маринэ морщилась и отворачивалась, Ирина Львовна не понимала в чём дело и злилась на обоих.

Наплевав на правила, Отар успешно применял полученные в секции бокса «знания» в дворовых драках и охотно выполнял просьбы Маринэ «успокоить» ретивых одноклассников, которые её «достали своими аккордами».

– Скажи, что тебе сделали? Кто сделал? Имя скажи! – допытывался Отар.

– Он ничего не делал, он на меня смотрел… не так. Ну, ты сам знаешь как, – смутилась Маринэ.

Отар понимал её с полуслова.

– Значит, так. Завтра приеду, покажешь мне, кто смотрел. В глаз получит, смотреть не захочет больше (и «смотрящий» получал «в глаз» по полной программе).

– Ещё кто? Говори, Маринэ. Никто не слышит, можешь говорить всё.

– Ещё Славка Горин. Он мне за шиворот снежок сунул и воротник порвал, когда я вырывалась, – всхлипнула Маринэ. – И ещё рукой шлёпнул по спине, где снежок был, и он растаял… Знаешь как холодно! Пока до дома дошла, обледенела, спина вообще как не моя, и зуб на зуб не попадает. Знаешь, как меня мама ругала, что я вся мокрая пришла (о том, что – не только ругала, со всей силы отхлестала по щекам за порванный воротник пальто и оставила без обеда, Маринэ рассказывать не стала). Отари, скажи ему, чтобы больше ко мне не подходил… Или я его когда-нибудь зарежу! Я об него кулак разбила, до сих пор больно. Об скулу. Вот смотри, костяшки содрала до крови… А ему хоть бы что, морду вытер и пошел.

– Скажу. Я ему так скажу, что… больше к тебе не подойдёт. Снегом накормлю досыта и натолкаю в… Куда надо, туда и натолкаю. А ты зачем в скулу била? Бить надо в зубы, в челюсть боковым. В глаз тоже неплохо. Ну, костяшки всё равно собьёшь, что так, что этак. Учишь тебя, учишь, а всё без толку! – расстраивался Отар.

Дрался Отар Темиров жестоко и без правил, и вскоре на Маринэ боялись поднять глаза и обходили её стороной, и она вздохнула с облегчением.

Умение отвечать на вопросы

– Ты сейчас-то не реви, всё прошло уже. А чего ты в пальто ходишь, зимой в шубе надо ходить, или в зимнем, а твоё демисезонное-мимосезонное. Вот пойду работать, куплю тебе шубу. Самую лучшую! Если у твоих родителей денег нет.

– У них есть, просто они не хотят. Говорят, дорогие вещи в школу носить ни к чему. Два года осталось, дохожу в старом, а когда в институт поступлю, мне новое купят…

– А если не поступишь? Опять в этой промокашке ходить будешь?

– Не знаю. Может и буду. Мне не холодно, потому что я два свитера вниз надеваю. То есть холодно, конечно, если стоять, или если снег за шиворот попадёт, а без снега и если идти – то ничего, нормально, – путано объяснила Маринэ, и Отар в который раз удивился её умению отвечать на вопросы: вроде бы всё сказано, но непонятно – да или нет.

– Ну и где твои свитера? Что-то не видно. На занятиях в одном платье сидишь, на тебя даже смотреть холодно!

– Мне не холодно. А не видно потому, что я их под платье надеваю. Иначе бы я в сосульку превратилась: наши все в классе сидят, в тепле, а мы с тобой свежим воздухом дышим.

– Воздухом свободы!

– Вот-вот, свободы… от лишней одежды.

– А ты и ходишь – в лишней. Давно выкинуть пора. Ты в этом пальто как… как эта…

– Ну, говори уже. Как нищенка, как бомжиха, да? – обиделась Маринэ.

– Нет. Бомжиха в грязном, а у тебя чистенькое, аккуратное, и сидит классно!

– Ага, и рукава на локтях аккуратно заштопаны, – рассмеялась Маринэ и вскрикнула. – Ай, сулэло! (груз.: дурак) Ты с ума сошёл?! Чуть мне руку не вывернул! Я же пошутила! Ну, про рукава. А ты подумал, в самом деле? Ха-ха-ха!

– Маринэ, на тебе правда два свитера? Ты тоненькая такая, где же они там помещаются?

– Ну, не могу же я при всех… Пойдём на нашу кучу (имелась в виду – угольная