— Не хочу быть с вами груб, сказав, что все это вас не касается, мисс Стэнион, и глубоко сожалею, что вы оказались вовлечены в мои личные дела, но если вы желаете знать ответ, то вот он: мой племянник снова отправится в Оксфорд.

Что-то было такое в этой упрямой резкости тона, почему Орелию вдруг покинули застенчивость и страх. Она рассердилась: да, Руперт был прав, когда сказал, что его дядя возомнил себя Всемогущим.

— Но если вы так поступите с ним, ваше сиятельство, он зайдет слишком далеко. Он угрожает, что скорее покончит с собой, чем будет участвовать в безобразиях, в бесчестных и отвратительных поступках, к чему его вынуждают члены клуба «Болтуны».

Маркиз вздернул брови:

— Так вот какую компанию выбрал себе этот дурашливый юнец! Да, только идиот может вступить в такое предосудительное общество!

— Был он глуп или нет, но факт остается фактом: он член этого клуба, и его принуждают совершать такие поступки, каких у него нет желания совершать. Прошлой ночью его друг, некий Чарльз, напоролся вместе со своей лошадью на зубья железной ограды. Он считает, что Чарльз при этом погиб. — И так как маркиз молчал, она продолжала: — Это была какая-то бессмысленная скачка через оксфордское кладбище, но они занимаются еще более скверными делами, и Руперт не в состоянии выносить это дольше. Вы должны ему помочь. Ему больше не к кому обратиться за помощью, как только к вам!

Она говорила мягко и просительно, но маркиз отвечал:

— Я уже вам сказал: Руперт вернется к своим занятиям, но прежде, чем он снова отправится в Оксфорд, я в точности доведу до его сведения, что думаю о молодом человеке, который скулит и жалуется женщине.

Услышав эти язвительные слова, Орелия вспыхнула от негодования и сама удивилась своей смелости, бросив вызов маркизу.

— Очень хорошо, — сказала она, вставая, — если это ваше последнее слово, милорд, то делать нечего. Скажу только, что прозвище, которое вам дали, соответствует действительности… потому что это дурно, очень дурно, это по-настоящему скверно — губить человека, такого молодого и беззащитного. — И она с трудом перевела дыхание, так отчаянно забилось сердце в груди. — Да, он, возможно, человек слабохарактерный, но разве это его вина? Да, нет у него вашей силы и самоуверенности, вашего презрительного отношения к миру вообще и окружающим вас людям. И это опять же не его вина, но под вашим руководством он со временем станет таким же безжалостным и жестоким. Тогда, наверное, он возгордится тем, что стал настоящим мужчиной, но, боюсь, вряд ли он проживет достаточно долго, чтобы насладиться таким желанным результатом. Будучи слабым человеком, он действительно может покончить жизнь самоубийством, как угрожает. Вам, конечно, это будет совершенно безразлично, но смерть его будет исключительно на вашей совести.

Голос Орелии дрогнул, слезы гнева сверкнули у нее на глазах, когда она шла к выходу, и лишь тогда, когда она коснулась дверной ручки, маркиз сказал:

— Остановитесь!

Она обернулась и сквозь слезы, застилавшие глаза, взглянула на маркиза, стоявшего на коврике у камина.

— Вы всегда так страстно боретесь за то, чего желаете добиться? — спросил он теперь совсем другим тоном.

— Я не за себя борюсь, но против несправедливости!

Как же она его ненавидит — твердила про себя Орелия! Как он бесчувствен и груб. Да, она его ненавидит, ненавидит!

— Вы уже употребили в отношении меня некоторые, очень жесткие, выражения, а теперь еще обвиняете в несправедливости.

— Все употребленные мной выражения можно заменить одним словом: вы жестоки, и нет на свете ничего более жестокого, чем оставаться безучастным и равнодушным к другим и не понимать их.

— Вы защищаете моего племянника, но вы же никогда не были с ним знакомы, вы так мало его знаете, — с циничной насмешливостью процедил маркиз.

— Так или иначе, но он остается человеческим существом, и, повторяю, он молод и беззащитен, он же еще почти мальчик.

В отчаянии, что ей не удалось убедить маркиза, она все же сделала последнюю, отчаянную попытку:

— Ваша бабушка мне сказала, что вы когда-то очень любили свою сестру. Теперь представьте только, что бы она сейчас почувствовала, узнав о вашем желании отослать Руперта обратно на дальнейшие муки и страдания, если не на смерть… туда, где… его ждет падение… которого бы ни одна женщина… не пожелала бы для своего сына!

И опять голос Орелии задрожал и слезы навернулись ей на глаза. Увы, она ничего не добилась, она бессильна помочь Руперту! Повернувшись спиною к маркизу, она снова взялась за ручку двери.

— Ладно, — сказал он вдруг тихо, — вы выиграли эту битву.

Не веря своим ушам, она обернулась: неужели она не ошиблась и он действительно это сказал? Из-за слез, застилающих ей глаза, она видела его лицо неясным размытым пятном…

— Идите и скажите этому негоднику, если он в состоянии слышать, что его дядя потерпел поражение в борьбе с очень грозным противником.

— Вы правду сказали? — еле-еле смогла вымолвить Орелия.

— Именно так я и думаю. Куда этот оболтус хочет? В кавалерийский полк?

— Да, вы же знаете! Он желает пойти по стопам отца.

— Очень хорошо. Я позабочусь об этом. Но помните, с этого момента вы отвечаете за его дальнейшую судьбу, и если опять у него ничего не выйдет, вам придется винить себя и только себя.

С минуту Орелия не могла произнести ни слова, потом безотчетно и машинально снова подошла к маркизу и взглянула ему прямо в глаза.

— Благодарю вас, — сказала она тихо. — Благодарю. Вы сделали доброе дело!

— И вы уже простили мне все мои недостатки и прегрешения, отмыли меня добела? — осведомился маркиз, насмешливо взирая на нее сверху вниз. — Ведь вы так ясно дали понять, что мое прозвище очень мне подходит!

— Но не сейчас. Не сию минуту.

Их глаза снова встретились. Было нечто в его взгляде, отчего она замерла на месте и снова почувствовала странное волнение, как при первой с ним встрече.

Руперт был забыт. Она вдруг остро ощутила, что маркиз здесь, рядом с ней, что он мужчина, мужчина, отличающийся от всех, ни на кого не похожий.

— Простите меня… за грубость, — прошептала Орелия.

Затем опустила глаза, не в силах выдержать этот устремленный на нее взгляд, и поспешила уйти.

Три дня Руперт провел в лихорадке и бреду, метался в постели, произносил что-то бессвязное, но потом ему стало лучше, постепенно он успокоился и просто спал, лишь изредка вздрагивая во сне, так что Орелия начала снова подумывать о рулоне муслина — он все еще ожидал ее в гостиной, которую она делила с Кэролайн, когда та не выезжала в свет, но это случалось уже нечасто. Теперь, когда стало широко известно о ее помолвке с маркизом, она закружилась в вихре нескончаемых развлечений, а Орелия все свое время отдавала заботам о скорейшем выздоровлении Руперта. Узнав, что он больше не вернется в Оксфорд, Руперт быстро пошел на поправку. Сначала он не поверил своему счастью, потом впал в буйное веселье, тоже оказавшееся для него благотворным.