Берлин. Начало 1863 г.

Да, теперь, когда канцелярия Бисмарка находится в королевском дворце, он имеет возможность регулярно излагать свои взгляды его высочеству. И вот что он должен внушить королю:

— Ваше высочество, вспыхнувшее десятого января польское восстание затрагивает не только интересы наших восточных провинций, но и другой вопрос, более важный — какое направление преобладает в русском кабинете: стремление к антигерманскому братанию между русскими и поляками или идея поддержки общей русско-прусской политики…

— Из доверительных бесед, которые я вел в Санкт-Петербурге с князем Горчаковым и с самим императором, я мог заключить, что Александр не прочь отдать часть Польши. По его словам, Польша является источником беспокойства и опасностей для России, а русификация ее неосуществима из-за различия вероисповеданий и недостаточных административных способностей русских властей. Нам, немцам, удалось бы, по его мнению, германизировать польские области, у нас есть средства к тому, ибо немецкий народ культурней польского. Русский же человек не чувствует того превосходства, какое нужно, чтобы господствовать над поляками…

— Однако дружественное полякам направление русской политики опасно для Пруссии, оно будет благоприятствовать оживлению русско-французских связей, а дружественный полякам русско-французский союз поставит Пруссию в крайне затруднительное положение, ведь независимость Польши равнозначна мощной французской армии на Висле. Таким образом, наше географическое положение вынуждает нас бороться против партии польских симпатий в русском кабинете…

Логика Бисмарка была настолько убедительна, последовательна и неоспорима, что, слушая его, король не мог с ним не согласиться и, в конце концов, отдавал ему принятие любого решения. Хотя нередко чувствовал в глубине души, что если бы этот Бисмарк захотел убедить его в обратном, он сделал бы это с такой же несокрушимой логикой.

«У Бисмарка были поразительные способности к манипулированию людьми — даже прожженными дипломатами, знавшими толк в лукавстве» (Б. Тененбаум . «Отто фон Бисмарк и его Второй Рейх»).

«Его путь всегда шел по краю европейской пропасти, он всегда одним глазом следил за настроением великих держав, пока другой, как глаз укротителя, не выпускал из поля зрения своего короля; не раз игра казалась проигранной, но если верно, что, как гласит турецкая пословица, удача влюблена в дельного человека, то она, должно быть, признала в Бисмарке самого дельного, ибо удача выпадала ему почти всегда…» (Э. Людвиг, «Бисмарк»).

Samois-sur-Seine. Château de Belle fontaine,

июнь 1863 г.

«Дорогой дядюшка!

Уже 19 июня! Вот что значат расстояния! Вам не стыдно, что Вы так забыли свою племянницу? Что же, у меня больше нет дядюшки? Стыдитесь, стыдитесь, вы не только не навестили нас, но даже не написали! Вы решили изменить своим друзьям по Биаррицу? Друзьям с „Утеса Чаек“? Я часто получаю новости от вас — читая газеты! Если сознаться, осмеливаюсь осуждать поступки своего дядюшки, и не хочу скрывать это от него! Простите такой маленькой дурочке, как я, что она позволяет себе судить Вас [за роспуск парламента и введение цензуры]! Это очень дерзко с моей стороны, но вы же знаете, что племянницы, особенно если их баловать, способны на все. Именно поэтому я позволю себе сказать, что порой даже чувствую облегчение, когда выцарапываю имя своего любимого дядюшки из газеты.

Прилагаю новый портрет вашей племянницы, которая носит теперь короткую стрижку, и сильно похудела, отчего некоторые утверждают, что она стала безобразнее, а другие находят ее прехорошенькой. Кому верить?

Адье, мой дорогой дядюшка, мое почтение госпоже фон Бисмарк. Жму вашу руку, будьте счастливы и довольны всем.

Кэтти Орлова».

Что еще она могла написать ему? Княгиня, замужняя женщина, жена дипломата — как еще она могла дать ему знать, что думает о нем, гуляя днем в Фонтенбло, бредит им по ночам, помнит его сильные руки и мечтает о встрече?

Да она вообще не имеет права писать ему!

Но уже пять месяцев — целых пять месяцев! — нет от него ни письма, ни записки! Он вычеркнул ее из своей жизни? Он забыл ее? Но как он мог? Разве не писал он, что думает о ней ежедневно? Разве она не чувствует по ночам его сильные руки на своем разгоряченном теле? Разве она не ощущает его сокрушительного вожделения? Нет, больше она не может ежеминутно прислушиваться к скрипу ворот и ждать парижского почтальона. Если он не ответит из своего дурацкого Берлина, то и она вычеркнет его из своей жизни!

Расписавшись в письме, Кэтти положила конверт рядом с собой на подушку и уснула.

За окном, выходящим в парк Bellefontaine и долину Трубецких, стало светать.

Княгиня Анна Андреевна, мать Екатерины, вошла в спальню, взяла с подушки конверт, достала письмо и стала читать. Кэтти проснулась, открыла глаза.

— Бедная моя девочка!.. — тихо проговорила Анна Андреевна.

— Почему, мама? — удивилась Кэтти.

— Ты любишь его.

— С чего ты взяла? Мы просто друзья…

Анна Андреевна прочла:

— «Адье, мой дорогой дядюшка, мое почтение госпоже фон Бисмарк! Жму вашу руку, будьте счастливы!» Это письмо брошенной возлюбленной! Неужели ты правда выцарапываешь его имя из газет?

Кэтти в слезах прижалась к матери.

Послышался топот копыт, Анна Андреевна выглянула в окно — по зеленой аллее, влажной от утренней росы, пара лошадей рысью мчала карету к дому. Кучер что есть сил натянул поводья, лошади всхрапнули, из кареты почти на ходу выскочил Николай Орлов с утренними газетами в руке. Похлопывая этими газетами по голенищу сапога, он спешно вошел в дом.

— Твой муж, — сказала дочери Анна Андреевна. — Пойду встречу. Приведи себя в порядок.

Спустя полчаса парижские газеты с крупными заголовками о восстании в Польше и стремлении поляков освободиться от российской оккупации были разбросаны по полу.

— В Польше настоящее восстание! — говорил Орлов, нервно расхаживая взад и вперед. — Франция, Австрия и Англия прислали нам ноты с требованием освободить поляков и угрозами военного вмешательства! Если к ним присоединится Пруссия, войны не избежать, и мы будем в полной изоляции! Ты должна написать Бисмарку и выяснить…

— Я не буду ему писать, — перебила Кэтти.

— Почему?

— Потому что я не шпионка.

— Конечно, ты не шпионка. Ты русская патриотка. Пойми, мы не можем воевать со всей Европой! Но если Пруссия станет на нашу сторону, никто уже не посмеет!.. — И Орлов подал ей перо и бумагу. — Пожалуйста! Прошу тебя!