Они поехали к нему домой. Хотите, можете курить в машине, предложил он. Потом они подъехали к его дому. Это был большой дом у поля. Он зашел, чтобы забрать листки. Мальчики остались в машине. Курили. Перерыли бардачок в поисках чего-нибудь, что можно украсть. Там ничего не было, только чеки, и ручки, и кассеты с плохой музыкой. Строитель вернулся с двумя коробками. Он поставил их в багажник и сел за руль. Ну вот, сказал он. Поехали! Потом он что-то сказал о машине. Он спросил, умеют ли они водить. Они сказали нет. Хотите попробовать? – поинтересовался он. Конечно, хотим, подумали они. Можно? – спросили они. Да, сказал он. Это не сложно. Нужно время, чтобы освоить педали, но я вам с ними помогу. Садитесь передо мной, сказал он. Вы будете рулить, а я давить на педали. Они согласились. Сначала очередь первого мальчика. Впереди было тесно. Можете еще отодвинуть кресло назад? – попросил мальчик. Больше не могу, сказал строитель. Так что получилось, что мальчик сел к строителю на колени. О’кей, я готов, сказал мальчик. Строитель медленно тронулся. Мальчик обеими руками держался за руль. В положении без десяти два. Строитель засмеялся. Посмотрел назад на второго мальчика. Следи за дорогой, рассмеялся он. Строитель давил на педали и держал руль внизу одной рукой. На шесть часов. Он прибавил скорости. Он немного крутил руль, внизу, иногда отпускал его и оставлял там руку. У пениса мальчика. Другая рука лежала у мальчика на бедре. Он прибавил еще немного. Мальчик следил за дорогой. За разметкой и обочиной. Он слегка поворачивал вправо-влево. Мальчик на заднем сиденье смеялся. Они разговаривали о вождении. Машина быстро двигалась по пустынной дороге. Строитель водил рукой вперед и назад по пенису мальчика. Именно это он и делал. И иногда двигал мальчика, чтобы тот прижимался к его бедру, к его пенису. С некоторым удивлением мальчик чувствовал, как рука строителя трется о его пенис, вперед и назад, вверх и вниз. Мальчик ощущал не страх, а какое-то мутное чувство дискомфорта. Он смотрел на дорогу и думал, что сам управляет машиной. Правда управляю? – думал он. Иногда строитель отпускал руль и клал обе руки на бедра мальчика, на внутреннюю сторону его бедер. Снова двигал мальчика. Приподнимал и отпускал. Снова проводил рукой по пенису. Это был не страх. Это была неуверенность. Вдруг он все это придумал. Вдруг ему это нравится. Машина плыла вперед. Канавы, поля, одиночные дома. Руки на теле мальчика. Больше ничего. Потом они остановились. Теперь очередь второго. Первый промолчал. Они разговаривали о вождении. Та же история со вторым мальчиком. Они ехали. Они не знали, где находятся. Наверное, прошел час или больше с момента, как они забрали стопки. Знаете, что? – сказал он. Уже поздно. Пораздаете еще в следующий раз. Вот вам ваш кэш. Спросил, не отвезти ли их домой. Возможно, уже темнело. Они сказали, где живут и что он может их отвезти. Они получили пятихатку. Его номер телефона. Если захотят еще поработать. Немного кэша никогда не помешает, рассмеялся он, и если есть какая-то правда в этом мире, то она вот в этом – деньги на карман всегда пригодятся, чтобы не валяться под забором, и вот об этом я думал, когда стоял и чувствовал себя грязным и слабым под высоким фонарем у места для разворота, ночью, у крытой парковки, прямо перед началом большого поля и пашни, там, где он высадил нас нескольким часами ранее, под фонарем в ярко-желтом свете, и я выдыхал дым, и к свету поднималось облако, делаясь больше и больше, пока не стало совсем нереально, что вот это облако только что было внутри меня, у меня в легких, и затем вышло из горла, и изо рта, и наверх к свету, и вот это сейчас у меня во рту, этот урок, эта правда, что если у тебя нет денег, то ты ничего не купишь, но если у тебя есть немного кэша, немного лавэ, немного пара, немного flous [35], да, тогда ты вдруг можешь достать все, что хочешь, понимаешь, друган? Понимаешь, о чем я, Коди? Слышишь меня? – подумал я и тут же заметил, что гитарист смотрит на меня, и я напряг лицевые мышцы, пытаясь сфокусироваться на его лице, на его глазах. Ну в общем мне это правда очень нравится, сказал он, что О’Каролан прощался не с жизнью, не с миром, а с музыкой. Я вдохнул и услышал слова композиторши: Ага, но что это значит, он, получается, не верил, что сможет встретиться с музыкой после смерти? Я попытался понять, о чем они говорят, и заметил, что канал полон лежащего и качающегося на поверхности мусора: пакеты, пластиковые бутылки, метровый поблескивающий металлом шест. По воде скользили два каяка. Или это о том, что жизнь продолжается, так сказать, после смерти? Да, не знаю точно, что он хотел сказать, пожал плечами гитарист, или о чем он думал в целом. Да, сказал я и собирался добавить что-то о смычковом квартете Шельси, но слова застряли во мне, опять, и после короткой паузы композиторша сказала, что вот это про математику – интересно, и она сказала что-то про сакральную геометрию, но что, я не слышал, поскольку снова задумался о Сууте, я все еще думал о Сууте и о том месте, которое мне было предначертано, которого я избежал, на круговом перекрестке, в автобусе, о том движении, которое длилось и длилось, внутри и вне меня.

Все утро, во время репетиции произведения Шельси – точнее сказать, его четвертого струнного квартета – я поглядывал на восковой плющ, который зацвел за ночь. Бело-розовые цветки свисали гроздьями и походили на маленькие-маленькие глаза, которые следили за мной, словно неизвестного вида публика, так я думал потом, вечером, когда стоял у канала, около покрытой гравием дорожки, между водой и зданием полиции, и ждал гитариста и композиторшу. Я собирался поехать с ними в Копенгаген, на концерт с немецким органистом Кристофом Марией Моосманном, выступавшим в кафедральном соборе, Церкви Богоматери. Моосманн должен был играть Пярта, Кейджа и «In Nomine Lucis» как раз Шельси, произведение, звучащее совершенно завораживающе на церковном органе, я знал это по опыту, так как раньше слышал его в исполнении Кевина Бойера, что по уровню, безусловно, по крайней мере в тот раз, соответствовало лучшим органным произведениям Мессиана и Баха. Но утром все это не занимало мои мысли. Как и на прочих удачных репетициях, я был обнулен, лишен слов и понятий, свободен от мыслей, воспоминаний и желаний, но