Ветер, услышав это, сжался лишь сильнее. Кажется, он превратился в сгусток нервов. Я присела на корточки и осторожно тронула его плечо.

Совсем забыла о проклятии!

Рука отдернулась слишком поздно, но Ветер не вздрогнул от касания.

Хм, почему он не выглядел измученным в тот момент, когда гладил мою кожу? Неужели так хорошо умеет маскировать боль?..

— Вставай, — не приказала, но мягко попросила. — Ты же сильный, ты не должен никого слушать.

Позади раздалось фырканье мадам Потт.

— Я создан для другого, хозяйка… — слабо усмехнулся Ветер через сведенные зубы.

— Глупости. Мы ведь убедились, что ты можешь драться наравне с остальными. Поднимайся! Завтра будет проще.

— Не надо. Я подведу вас… Отдайте меня на кухню… или используйте по назначению… Я не оправдаю ваших ожиданий…

С трудом подавила непрошеные слезы. В мужском голосе звучало столько бессилия. Столько злости из-за собственной слабости. Столько презрения к самому себе.

Во всем моя вина. Ежедневно я причиняю Ветру боль. Не физическую — хуже. Ибо заставляю его выходить на арену и заниматься наравне с боевыми рабами. Ежедневно я напоминаю ему: ты слабее всех.

Это невыносимо.

Я даже хотела согласиться с его словами и отправить служить родителям, а потом вспомнила, как изменился Ветер во время того единственного совместного боя. Он забыл обо всем. Он не боялся и дрался выверено. Правильно. Ожесточенно.

В тот вечер он ожил, а сейчас собирался сдаться.

Нет.

Надо идти до конца.

Вечерами я буду залечивать ему раны. Я буду поить его снадобьями. Я вложу всю себя. Наполню своей энергией. Вечерами я сделаю всё, чтобы поддержать его.

Основная задача Ветра — выжить днем.

— Скажи мне, — спросила со страхом, — чего ты хочешь сам? Я не накажу тебя за искренность. Если ты истощен — завтра же вернешься в поместье. Если хочешь работать на кухне — я договорюсь с родителями.

Ветер недолго думал над ответом.

— Я хочу биться. До последнего. Но не хочу подводить вас, хозяйка.

Меня накрыла волна облегчения

— Тогда поднимайся, и мы будем заниматься вместе. Есть три недели до инициации. Это не предложение и не просьба. Это приказ.

Мадам Потт презрительно хмыкнула, но новых едкостей не отвесила.

Я вновь тронула острое плечо и направила сквозь пальцы целительскую энергию. Потихоньку дыхание выравнивалось, и плечи распрямлялись. Тело мужчины — как всегда — моментально откликнулось на мою магию и восстанавливалось с небывалой скоростью.

Решено, будем тренироваться втроем. Северу не мешает улучшить навыки, а Ветру я не позволю сдаться.

Иначе о чем он будет помнить вдалеке от гимназии, в доме моих родителей? О том, что настолько бесполезен, что его отдали за ненадобностью? Что он не оправдал моих надежд? Что его удел — постельные ласки?..

Глупости.

— Ты сильнее многих, помни об этом, — сказала сурово. — Ты справишься.

Надеюсь, моя наивная вера не принесет тебе гибель.

* * *

Тем же вечером мы заняли зал и тренировались до полуночи. Север был великолепен, с этим нельзя поспорить. Он так мастерски отбивался от выдуманных мною зверей, что я восхищенно присвистывала. Впрочем, Ветер не отставал. Он пытался изо всех сил, отдавал себя всего.

Если Север действовал играючи, стараясь произвести на меня впечатление, то Ветер тренировался как в последний раз. Признаться, его первобытная ярость восхищала куда больше, нежели умения Севера.

Всякий раз он падает, но поднимается. Удивительная сила духа и готовность принести себя в жертву ради победы.

Не прошу ли я от него слишком многого?

Нет, я вижу: он способен на всё, только скован долгими годами рабства.

Из него нужно вытаскивать слабость. Через боль и мучение, но ведь иначе невозможно. Мне и самой во время — да и после — инициации придется несладко, но я жду того часа как самого большого подарка в жизни.

— Госпожа, вы прекрасно управляетесь с магией, — льстиво отметил Север, когда мы закончили, и я заперла тренировочный зал на магический ключ.

— Спасибо, — тепло улыбнулась. — Ты тоже хорош. Когда с тобой начали заниматься боевыми искусствами?

— Оружие дали с пяти лет, но обучали даже раньше, как только научился ходить, — похвастался он. — Мне всегда говорили, что я прирожденный хранитель. А когда вы решили стать боевиком?

Всё детство я смотрела на своего отца. Вечно в боевых походах, уставший, но неунывающий. Сильный. Он был образцом для подражания. Когда у меня обнаружили способность к магии, я уже знала: иначе быть не может. Отец пытался отговорить неразумную дочь. Он хотел, чтобы я стала лекарем или бытовым магом.

Увы.

Я рассказала, почему пошла в гимназию на боевой факультет, и Север одобрительно хмыкнул. Зато Ветер понуро плелся позади нас и разговор не поддерживал.

— Может быть, я могу сделать для вас ещё что-нибудь? — Север посмотрел на закрытую дверь в спальню.

— Ничего, спасибо. — Я легонько приобняла его напоследок.

Не знаю даже, зачем это сделала. Насмотрелась, как девочки обращаются со своими рабами, как ревнивы по отношению к ним. Ведут себя с ними будто с лучшими друзьями.

Но у нас-то всё иначе. Вечная отстраненность.

Губы Севера озарила радостная улыбка, и мне вдруг стало стыдно за то, что я всегда относилась к брюнету с безразличием, даже не благодарила толком. Девочки вон одежду рабам покупают и побрякушки какие-то, а от меня слова доброго не дождешься. Дала денег, и всё.

— Спасибо тебе! — повторила с чувством. — Отдыхай.

Мы со вторым — и главным — моим несчастьем остались наедине. Посреди пустого коридора. В кромешной ночной темноте, когда шорохи угасли, и умолки голоса.

Я приложила ладонь к двери, и защелка открылась. Дверь отворилась, пропуская нас внутрь спальни, заваленной чертежами и тетрадными записями.

— В твоем личном деле написано, что любое касание причиняет тебе нечеловеческую боль, — пригвоздила я шепотом; Ветер поежился. — Так ли это?

— Так, хозяйка.

Уверенно, спокойно, непоколебимо. Только вот кадык нервно дернулся, будто мужчина пытался умолчать что-то.

Эта мысль не давала мне покоя весь вечер. Я прыжком пересекла расстояние, разделявшее нас. Не отрывая взгляда от хмурого лица блондина, схватила его за ладонь. Тот вздрогнул, но скорее от неожиданности.

— Тебе больно?

Отрицательно покачал головой. В молчании. Словно самому себе боясь признаться, что проклятие не приносит муки.