— Эли, мне срочно нужно с тобой поговорить.

— Серьезно?

— Очень.

— Тогда, — смертоносная левая рука описала дугу, — сядь вот сюда. Серьезные вещи лучше говорить, сидя с северной стороны.

Я подвинул свой стул, уселся с северной стороны и рассказал ему все как есть.

— Да… — Эли побарабанил толстыми пальцами по столу. — «Ангел, спасающий меня от всякого зла, благословит…» История малоприятная.

Его холодные прозрачные глазки внимательно смотрели на меня. Сердце упало.

— Ничего нельзя поделать, а, Эли?

— Ну, не скажи. — Он задумался. — Конечно, все предопределено, но и все открыто.

— То есть как? — не понял я. — Это чушь какая-то.

— Не чушь, а каббала. Все предопределено, но тебе оставлена свобода выбора и свобода поступка. — Эли откинулся на спинку стула. — Дай-ка я расскажу тебе одну историю.

Однажды, много-много лет назад, персидский шах вместе со своим визирем гулял по дамасскому базару. Шах задержался у лавки торговца кинжалами знаменитой дамасской стали, а визирь пошел дальше. И вдруг, как раз когда шах из десятков кинжалов наконец выбрал один, в лавку врывается визирь, белый, как молоко белой ослицы, и бросается на колени:

«О, великий государь! Умоляю, дай мне своего самого быстрого скакуна, я должен немедленно вернуться в Тегеран!»

«Что случилось?» — удивился шах.

«Пока ты выбирал кинжалы, я прошел вперед и там, на углу, возле фонтана, столкнулся лицом к лицу с Ангелом Смерти. Ангел поднял на меня глаза, и я понял, что меня ждет».

По приказу шаха подвели скакуна, визирь вскочил на него, дал коню шпоры и во весь опор умчался, а шах продолжил свой путь и через какое-то время увидел сидящего у фонтана Ангела Смерти.

«Скажи мне, Ангел Смерти, — обратился к нему шах, — зачем ты напугал моего визиря?»

«Я, великий государь? — удивился Ангел. — Я вовсе не пугал твоего визиря. Я просто был удивлен, увидев его здесь. Дело в том, что у меня назначено с ним свиданием на завтра в Тегеране».

Эли замолчал. На душе у меня кошки скребли. Значит, куда ни кинь — всюду клин. Эли поправил ермолку.

— Понимаешь, история на этом заканчивается, но финал ее мог быть другим. Предположим, вместо того чтобы бежать, визирь нашел бы в себе мужество остаться. Не поддаться панике, пересилить страх и продолжить гулять по базару. Ангелы, в том числе и Ангел Смерти, лишены воли. В сущности, по сравнению с людьми они достаточно примитивные существа, не более чем орудия Превечного. По своей инициативе Ангел ничего решать не может. И кстати, Господь, Он тоже пленник своих решений. Поэтому, если бы визирю достало мужества и отваги, Ангел Смерти напрасно бы ожидал его в Тегеране…

Я жадно глотал слова Эли.

— Страх… — Его тяжелая рука легла на мое плечо. — Я испытывал его каждый раз, когда мне шнуровали перчатки.

Я с изумлением воззрился на легендарного чемпиона.

— Да, — улыбнулся Эли, — каждый раз, «ибо их удары опасны». Страх — самое естественное человеческое чувство. Он рождается в животе и, как другие человеческие отправления, не очень хорошо пахнет. И как только страх начинает тебя пучить, не надо загонять его внутрь, надо дать ему выйти наружу. Надо побояться. И тогда действовать. Мой рабби Имануэль восхищается Фараоном: «Какой человек! Он отделался от страха и пошел против воли самого Бога! А вот Авраам убоялся и готов был совершить самую ужасную, мерзкую вещь — убить ребенка. Вот за этот страх, за подлую его слабость, платит семя Авраамово страшную цену уже тысячи лет. Авраам не воспользовался своей свободой…»

Кавалеры часто говорили о свободе. Для каждого она была ценностью высшей мерки, но что именно это такое, они определить не могли…

— «Свобода — осознанная необходимость», — с омерзением произносил Анри. — Надо же, понимаешь, такое придумать! Кто после этого удивится лагерям, убийствам и всей этой гнуси. Нет. Свобода — это осознанный выбор. Есть рок, фатум — это наши гены. Есть случай — чаевые судьбы, которые она порой щедро подает, а порой скупится. И есть выбор.

— А если выбора нет? — бросил Оскар.

— Тогда можно выбрать смерть, — твердо сказал Анри.

— Если бы, — усмехнулся Поляк. — Я знал людей, которые мечтали о смерти, но им не давали умереть.

— Смерть, — сказал Художник, — последняя и вечная свобода.

— Свободы нет, — стоял на своем Оскар. — Есть решения, которые ты принимаешь и за которые несешь ответственность.

— Какая же свобода в выборе, — поддержал его Эжен. — Выбор — это необходимость, а стало быть, несвобода.

— Свобода, — убежденно сказал Кукольник, — это значит быть самому себе хозяином, то есть ни от кого не зависеть, в том числе от самого себя. Способность сказать «нет» самому себе и, — он подмигнул Эжену, — своим гормонам.

— Отказаться от естества не есть свобода, — отмахнулся Эжен.

Гормоны вернули меня к моему бедственному положению, и я сообразил, что на какое-то время отключился.

— …И ведь говорил же Рильке, — продолжал разглагольствовать Эли, — что прекрасное — это та часть ужасного, которую мы не можем вместить. Не очень понятно, но исключительно красиво, а стало быть, тоже прекрасно!

Я не знал, каким образом Эли добрался до Рильке, и, признаться, этот Рильке, про которого я раньше никогда не слышал, не больно-то меня сейчас интересовал.

— Вот если бы тебе удалось заглянуть в Liber Fatis, — неожиданно произнес Эли.

— Где же я возьму ее, эту Liber Fatis! — Отчаяние душило меня, и говорить мне было трудно.

— Ну, если она существует, — убежденно сказал Эли, — то Аптекарь, с его страстью к Альберту, рано или поздно до нее доберется. Кроме того, Беглец… — Он оборвал себя на полуслове и процитировал: — «Ибо милующий их будет вести их и приведет к источнику вод». Надо просто набраться терпения.

И тут мне в голову пришла замечательная идея.

— Послушай, Эли. Поговори со своим колдуном. Если кто и может мне помочь, так это он!

— Он не колдун, а каббалист. — Эли строго взглянул на меня, но, видя мое отчаяние, смягчился: — Ладно, поговорю. К его молитве, — он указал на потолок, — там прислушиваются… «Ибо ангелам Своим заповедую тебя, чтобы хранить тебя на всех путях твоих». А может, сходим поутру в парк? Деревья пообнимаешь, энергии наберешься — тебе полезно.

Я поблагодарил Эли за заботу, но, сославшись на занятость в аптеке, отказался, вернул ему ермолку и поспешил домой.

Через пару дней Эли сообщил мне, что раввин «принял меры», а также что «Ангел, спасающий меня, благословит», и, хотя я вообще-то скептически относился к мистике, известие о заступничестве каббалиста принесло мне какое-то облегчение. Но главное заключалось в том, что я привык к своему страху. Поселившись во мне, он жил тихо, незаметно, лишь изредка давая о себе знать внезапными приступами, во время которых меня охватывал такой ужас, что я, обливаясь ледяным потом, забивался в угол и спустя какое-то время приходил в себя абсолютно разбитым и ни на что не способным.