Крайняя нехватка кавалерии лишила Великую армию глаз. Наполеон, как оказалось, весьма заблуждался относительно местонахождения врага. В двух милях от центра Великой армии за невысокими холмами собралась элита русско-прусской армии, переправившаяся через Эльстер в два часа утра.

Стратегия союзников была проста до прямолинейности; им представилась уникальная возможность исполнить ее. Номинальными командирами были царь Александр и прусский король, но фактически армию возглавляли Витгенштейн и пожилой Блюхер. Их целью было удержать Лейпциг отрядом из 5000 человек и ударить в фланг французам с севера, разрезав их армию на две равные части и загнав восточную, дальше всего продвинувшуюся половину, в Эльстер. Осуществив это, они могли спокойно расправиться с резервами, подходящими с запада, со стороны Вейсенфельса и Наумбурга.

Этот план весьма пришелся по душе импульсивному старому вояке Блюхеру. Вместе с ним в то солнечное майское утро были два знаменитых лейтенанта Шарнхорст и Гнейзенау (в честь которых были названы два неуловимых немецких линкора во Второй мировой войне), и для Шарнхорста Лютценская равнина станет концом пути. 80-тысячное войско, подкрепленное грозной артиллерией и двадцатипятитысячной отборной кавалерией в резерве, построилось в четыре плотные колонны и обрушилось на ничего не подозревающий Третий корпус. Битва началась с ужасной канонады, пробивавшей бреши в рядах французских новобранцев. К семи утра союзники полностью развернулись и беглым шагом наступали на деревни. Самое позднее к девяти битва должна была закончиться, а Великая армия уничтожена одним ударом. То, что этого не случилось и французы к сумеркам сумели превратить неизбежную катастрофу в скромный триумф, произошло вследствие двух факторов — присутствия гениального военачальника и доблести толпы мальчишек, получивших боевое крещение в таком огне, который бы ужаснул армию ветеранов.

Все свидетели Лютценской битвы описывают первую канонаду как одну из самых ужасных во всех наполеоновских войнах; здесь, на равнине, не было никакой защиты от дождя снарядов, обрушившегося на неопытную пехоту. Люди падали десятками, но никто не покинул рядов, и после каждого опустошительного залпа призывники строились и медленно отступали, собираясь в деревнях. Потом, потеряв убитыми и смертельно раненными почти треть людей, Третий корпус сумел выдержать и отбросить несколько массированных атак пехоты и бесчисленные кавалерийские налеты. Невзирая на отчаянную храбрость, французы полегли бы, если бы не стены деревенских домов, к которым их под неослабевающим огнем вели офицеры и сержанты.

К одиннадцати утра каждый амбар, коттедж, загон для скота и свинарник превратился в маленькую крепость. Снова и снова героическая пехота Блюхера штурмовала штыки новобранцев, орудуя палашами и прикладами ружей; снова и снова налетали гусары и казаки с саблями и пиками; но хотя французы медленно отступали, это было не бегство или хотя бы намек на бегство. Гросс-Горшен и Кляйн-Горшен были взяты, отбиты и снова потеряны, Кайя захвачена, а деревушки Рана и Штразидель на западном краю периметра завалены трупами. Две деревни горели, к ужасу раненых, но бой продолжался вихрем крохотных побед и миниатюрных катастроф, среди которого генерал Жерар, получивший несколько ран, отказывался покинуть поле боя и держался в ожидании помощи, которая, как он знал, должна прийти. Рядом с ним, сражаясь с доблестью гвардейцев, стояли все, что остались от двадцати тысяч мальчишек, едва овладевших мастерством заряжать и разряжать ружья, но сейчас они отражали все попытки оттеснить их с поля боя. Их доблесть — наследие революционной и наполеоновской традиций — спасла армию.

IV

Наполеон ушел уже довольно далеко к Лейпцигу, когда справа от себя услышал грохот близкой канонады союзников. Его реакция была реакцией молодого Наполеона, ошеломившего мир под Лоди, Риволи и Арколой. В России о нем говорили, что он уже не тот, что власть, домоседство и возраст иссушили его жизненные силы и притупили его острую проницательность. Что это мнение ошибочно, стало ясно уже через несколько секунд. Без малейшего колебания, не дожидаясь гонцов с донесениями или мнения ближайших соратников, которое придало бы ему уверенности, Наполеон принял решение. Союзники нанесли мощный удар в попытке разрезать армию, растянутую более чем на тридцать миль по дороге и равнине, надвое. Значит, нужно остановиться, развернуться и лично возглавить фланговую контратаку, задержав натиск союзников на Третий корпус, пока Мармон и Бертран не смогут ударить справа, Лористон слева, и затем Макдональд тоже справа. Тем временем с центра решительный удар нанесут шестнадцать батальонов Императорской гвардии и восемьдесят орудий под личным командованием императора.

Но сперва следовало что-то сделать, чтобы спасти Третий корпус, и Ней галопом отправился собирать новобранцев. «Кавалерии у нас нет, придется обходиться пехотой, как в Египте», — сказал Наполеон и начал отдавать четкие и подробные приказы всем находившимся поблизости командирам. На юг, запад и север помчались адъютанты, но, прежде чем кто-либо из них выполнил задание, Ней уже был среди своих обороняющихся рекрутов, переползая от одного места к другому и выкрикивая оскорбления врагу голосом, которым он отбил сотни атак на арьергард во время отступления по русским равнинам полгода назад.

Эффект его присутствия, как говорит свидетель, был волшебным. Рыжий был здесь, и о бегстве или отступлении больше никто не думал. Помощь шла, и Ней знал, что, если он продержится, ситуация изменится не в пользу людей, уже уничтоживших половину его корпуса, но знал он также, что окружение атакующих силами Макдональда, Лористона, Бертрана и Мармона займет какое-то время и что император сможет осуществить сильный контрудар в центре лишь после полудня. Оставался только один выход — удерживать горящие руины деревень остатками каре, гибнущими от выстрелов, пик и штыков.

Капитан Барре, сражавшийся с дивизией на правом краю поля боя, оставил нам живую картину того, что приходилось испытать офицеру одного из уцелевших каре в течение этих тяжелейших часов. Он удерживал строй своих мальчишек под шквальным огнем, выбивавшим одного офицера за другим, и под мощными кавалерийскими атаками в промежутках между залпами. Менее чем через час битвы Барре, до того пятый капитан в батальоне, стал его командиром. Три с половиной часа бойцы не знали ни мгновения передышки. Поредевший батальон медленно отходил к деревушке Штр азид ель. К тому времени одна только часть Барре потеряла сорок три солдата и почти всех офицеров. Сам Барре получил две раны, причем одну из них нанесла попавшая ему в лицо оторванная голова младшего лейтенанта. Он даже узнал человека, чья кровь залила его: «…Очень милый юноша, который, за два месяца до того покидая Ecole Militaire[3], сказал: „К тридцати я буду полковником или погибну“».

В те минуты Барре думал, что бой проигран, но майор, только что