Я молчала в нерешительности. Два года про меня никто не вспоминал, а теперь вдруг приглашают. Я, на всякий случай, спросила, как зовут моего абонента, уточнила – какой это будет день недели, и, решив, что я ничего не теряю, пообещала прийти. Девушка вежливо продиктовала мне точный адрес гостиницы и программу встречи, и мы распрощались.

Дома я сразу же залезла в Интернет и нашла сайт кафедры. Действительно, такое мероприятие планировалось провести, и приурочено оно было к Всемирному Дню борьбы с болезнью Паркинсона, который отмечался 11 апреля. Программа совпадала, участники тоже, – значит не липа. А посвящена она была вопросу, до которого я еще не «доросла», но для общего развития послушать не мешало. Тема называлась примерно так: «Вегетативные нарушения при болезни Паркинсона, их проявления и побочные явления при применении противопаркинсонических препаратов», Освещала ее профессор Н. В. Федорова, зав. кафедрой паркинсологии Боткинской больницы – очень симпатичная женщина, знающая предмет, о котором говорит. У нее было столько регалий и званий, что я просто не могла сомневаться в ее компетенции в данном вопросе. Но об этом – чуть позже.

Мы с мужем съездили посмотреть, как добраться до этой гостиницы, чтобы я могла рассчитать время и не бежать потом сломя голову. Бежать – это, конечно, громко сказано. Отбегалась я. Теперь ползаю как полупридушенная черепаха. Поэтому часто, по старой памяти, когда рассчитываю время, беру прежние показатели, когда я еще действительно бегала легко и быстро. Не считая «мелких брызг», меня сейчас беспокоят две вещи: боль в спине, которая сгибает меня и не дает ходить прямо, и скованность в ногах – походка Буратино, как я это называю. Шаг стал мелким, и быстро ходить я не могу – ноги просто перестают двигаться, приходится опять переходить на мелкий шаг. Рука почти не беспокоит, даже отмашку небольшую иногда делает. Только она немного неуклюжая и чуть дрожит при попытке достать что-то с верхних полок, но держит. Так что пока – грех жаловаться.

12 апреля около двух часов дня я уже была в гостинице «Ренессанс» и, не глядя на объявления, поднялась на четвертый этаж в зал «Москва». Там проходила, судя по вывеске перед залом, какая-то международная конференция с присутствием иностранных журналистов. Я покрутилась там, но никакого объявления о переносе нашего мероприятия не нашла. Хотела прояснить ситуацию у снующего младшего персонала, но они были настолько узко ориентированы, что знали направление только к своей цели и не имели ни малейшего представления о том, что делается в двух шагах от них.

Я попыталась найти кого-нибудь из старшего персонала, но – увы! А время неумолимо приближалось к двум часам. В растерянности я спустилась вниз и попыталась что-то узнать у пары встречных мужчин, но они оказались иностранцами и только мило извинились по-английски.

– Да, весело! – подумала я. – Надо же было проделать столько работы и вернуться ни с чем!

Вдруг я увидела высокого мужчину, который вошел в холл. Я сразу поняла по его внешнему виду, что мы пришли на одно мероприятие.

Я бросилась к нему, чтобы предупредить, что на четвертый этаж подниматься бессмысленно, но тут мне на глаза попался листок бумаги, небрежно приколотый к доске объявлений, на котором карандашом было написано, что «Школа паркинсоника» переносится в зал под первым этажом. До начала оставалось три минуты. Боковым зрением я увидела, что дядечка объявление прочел и теперь не заблудится, и поскакала вниз по лестнице.

Внизу, перед залом, стояло несколько столов с рекламной продукцией разных фирм, выпускающих лекарства. Я пробежала мимо них, по пути хватая из каждой стопки по одному рекламному листочку, блокноту, ручке или пакету – потом разберусь, что нужно, а что можно здесь же и выбросить, – и влетела в зал. Только плюхнулась на ближайший стул, как наше мероприятие объявили открытым.

Несколько милых девушек прошли по рядам, (а в зале собралось человек 200) и вручили каждому по тюльпану. Оказывается, тюльпан является символом Дня паркинсоника. Я очень люблю тюльпаны, но никогда не знала, что они имеют отношение к моей новоприобретенной болезни. Надеюсь, что это ничуть не умаляет всех достоинств этого цветка.

Наконец, когда лирическая часть была окончена, выступил представитель Украины и рассказал о симпозиуме в Киеве, на котором он присутствовал накануне, и достижениях в области исследований лечения болезни Паркинсона новыми препаратами и хирургическими методами. Затем выступила профессор Федорова и подробно рассказала о перспективах нашего «развития» в части вегетативных расстройств и методов их лечения. Вот тут-то я и услышала самую интересную информацию, которая меня сразила наповал! Оказалось, что препараты, которые мы принимаем непосредственно для стимуляции выработки недостающего дофамина или прямые его заменители, косвенно влияют и на стимуляцию деятельности отдельных участков головного мозга, отвечающих за различные виды деятельности человека. Среди «побочных явлений» типа игромании, клиптомании, потребности в извращенном сексе и прочих прелестях жизни, у паркинсоника может возникнуть графомания – то есть стимулируется участок мозга, отвечающий за возникновение способностей (или потребности) к творчеству, и в частности – к литературной деятельности.

Это заявление просто повергло меня в шок!

Год назад, ровно через год после постановки диагноза и годичного же приема противопаркинсонического препарата, я вдруг начала писать стихи. Это было удивительное явление, которому я не могла дать никакого вразумительного объяснения. Да, я всегда много читала, хорошо писала сочинения по литературе, в институте на летней уборке помидоров под Астраханью в 1970 году даже написала какой-то гимн отряда в стихах на знакомую мелодию – и все! На этом мои литературные упражнения и закончились. А с развитием мобильной связи и Интернета я даже письма писать перестала. Поэтому, когда я вдруг стала рифмовать все подряд, а потом и писать стихи, причем – обо всем, по делу и просто так, – удивлению моему не было предела. И что интересно – я не помню наизусть ни одного своего стихотворения! Как будто мне его в голову кто-то вкладывает, я честно записываю – и все, на этом моя миссия заканчивается. Я почти все пишу начисто, не переделывая и не вымучивая фразы. Как написалось – так пусть и живет. Просто пробегусь по тексту, чтобы опечатки исправить и синтаксис проверить – и все: гуляй, мое детище!

Это занятие меня захватило, и главное – писалось мне легко, без напряжения, темы просто сами лезли в голову. А поскольку навыки стихосложения у меня были минимальные, в пределах школьной программы шестидесятых годов, то первые стихи были написаны, как теперь говорят – больше сердцем, чем головой. Окончания прыгали под ударениями то на первый, то на второй, то на последний слоги. Но мне очень нравился сам процесс, и я им наслаждалась, не особенно заботясь о качестве «готового продукта» и мнении окружающих.

Раньше я с удовольствием шила, вязала, неделями с упоением собирала пазлы, делала панно из сухих цветов и другие мелкие поделки, но все это разом было заброшено ради новой страсти – сочинительства. Я-то думала, что вот талант вдруг проснулся на старости лет! А он не проснулся, его разбудили! «Пенделя» дали, вот он и зашевелился. И стихи, конечно, дилетантские. Но мне нравится сам процесс, и я не знаю, стоит ли насильно бросать стихосложение. Может, оставить ему жизнь, но в пределах ограниченного пространства?