— Вы Питер? — спросил он.

Гибкий, тонкий, как ивовый прут, он без конца раскачивался, отвешивая поклоны. В какой-то момент Петру Алексеевичу показалось, что он надломится и ткнется лбом в секретер. Обошлось.

— Предположим. И что с того? — невесело поинтересовался Петр Алексеевич.

Гость говорил на хорошем немецком языке, аккуратно выговаривая каждое слово. Вот это и настораживало. На немца он был не похож.

— Фройлен Луиза просила сказать, что прийти не сможет. Вы ее не ждите. Она отбывает в Голландию и встретится с вами там.

— А ты кто такой? — недоверчиво спросил Петр Алексеевич. Уж не хочет ли он спровадить нежелательного соперника?

— Я ее поверенный.

Гость не уходил, продолжая разглядывать государя.

— Ну чего встал? — буркнул Петр. — Ступай! Без тебя как-нибудь разберусь.

Посыльный ушел, а Петр Алексеевич остался в комнате. Он во что бы то ни стало хотел увидеть Луизу. Вскоре в дверь опять постучали. Оказывается, графиня живет очень насыщенной жизнью. Или он пришел в день визитов?

— Входите, кто там? — невесело пригласил Петр.

На пороге появился невысокого роста человек весьма напыщенной внешности. Его тяжеловатый взгляд впился в лицо государя.

— Кто таков? — недружелюбно поинтересовался Петр.

В ответ лишь сдержанный поклон.

— Вам наилучшие пожелания от саксонского курфюрста Фридриха Августа I, отныне — польского короля Августа II.

— Вот так новость! Как вы меня нашли?

— Это неважно… Он благодарит вас за помощь и хочет видеть вашу милость в Варшаве.

Петр Алексеевич насторожился:

— А с чего это вдруг я тебе должен верить? Мне посол об этом ничего не сказывал.

Вытащив грамоту, саксонец протянул ее Петру. Внимательно оглядев свиток, царь убедился в его целостности. Печати на месте. На одной из них оттиск с короной. Потянув за ленту, разорвал печати и, развернув бумагу, принялся читать: «Брат мой Питер! Кланяется тебе твой должник курфюрст саксонский и король Польши Август II. Благодарю тебя за помощь и уверяю, что остаюсь верен антитурецкому союзу. Хотелось бы увидеть тебя в Польше и пожать твою дружественную руку. Надеюсь на скорую встречу».

Петр Алексеевич свернул грамоту. Вот так-то! Как тут инкогнито сохранить, когда любой посыльный знает, что с царем беседует?

— Скажи Августу, что буду у него непременно.

— Когда, Питер?

— Может, через месяц и заявлюсь, — неопределенно пообещал царь. — Как будут складываться дела.

Видно, Луизу сегодня не дождаться. Петр вышел и тщательно закрыл дверь.

Уже спускаясь с лестницы, он сильно ударился головой о перекладину. Смачно выругавшись, потопал дальше, проклиная низенькие иноземные пролеты.

Выходя на улицу, Петр Алексеевич едва не столкнулся с двумя высокими мужчинами крепкого сложения. Тот, что постарше, имел усы и бороду клинышком; в правом уголке рта — небольшой шрам, который, впрочем, совершенно его не портил; у молодого были короткие стриженые усы. Из-под длинных плащей выглядывали шпаги, колыхающиеся при каждом шаге. Почти не задерживаясь, они поднялись на второй этаж и почти одновременно вытащили оружие.

— Тебе все ясно? — остановившись, спросил тот, что был постарше. — Отсюда он должен выйти только вперед ногами.

— Да. Но как быть с графиней?

Секундная пауза завершилась решительным ответом:

— В этом деле она будет лишней. Ее нужно уничтожить. Таков приказ!

— Она красивая, барон, — отвечал молодой с явным сожалением. — Мне посчастливилось провести с ней ночь.

— О том, что она красивая, я знаю больше, чем кто-либо, — выделяя каждое слово, произнес бородач. — Но что поделаешь! Этого требуют государственные интересы. Я постучусь к ней в комнату. Она знает мой голос и обязательно откроет. Но предупреждаю: как только отворится дверь, следует действовать, не мешкая.

— Я все понял.

— Вот и отлично. — Постучав в дверь, бородач негромко произнес: — Графиня, это я, барон Валлин. У меня для вас есть важная новость. От короля!

За дверью была тишина.

— Похоже, она не хочет нас пускать, — предположил молодой собеседник.

— У нас нет другого выхода. Давайте высаживать дверь. Вы готовы? И… раз!

Косяк треснул.

— Еще один разок!

Дверь широко распахнулась, ударившись о стоявший в прихожей шкаф, и барон вместе с напарником ввалились в комнату.

Их встретила пустота. Никто не взвизгнул от ужаса, никто не вымаливал пощады.

За занавеской было заметно какое-то слабое движение. Барон кончиком шпаги приподнял тяжелую портьеру.

— Ничего.

— Ветер.

— Мне кажется, что нас провели, — обескураженно произнес он. — Другой подходящий случай нам может очень долго не представиться.

— Вот только что мы скажем королю?

— Пойдем отсюда. Нам не следует здесь оставаться.

Развернувшись, барон заторопился к выходу, увлекая за собой молодого напарника.

Поздним вечером подле дома, где расквартировался Петр Алексеевич, обнаружили молодца в плаще. Румянцев припомнил, что видел его и раньше, в Риге, опять-таки неподалеку от жилья государя. Подобные совпадения не бывают случайными. Видимо, вражина задумал дурное.

Изловчившись, супостата повязали и поволокли в подвал.

— На дыбу бы его, — произнес князь. — Да где же ее тут взять-то? Не просить же об этом курфюрста.

— Верно, не попросишь, — соглашался стольник Патрикеев.

Высоченный, потный, раскрасневшийся, в рубахе навыпуск, он напоминал заплечных дел мастера Преображенского приказа. Воткнув за голенище плетеный кнут, он вытер потное лицо рукавом рубахи.

Тяжела работа палача!

За хороший почерк и недюжинную грамотность некогда он был определен Петром Алексеевичем в писари. Однако канцелярию неизменно сочетал с пыточными делами, в чем немало преуспел. И охотнее брался за кнут, нежели за перо.

Душу писаря тронули какие-то воспоминания. Широко улыбнувшись, он показал свои огромные зубы, напоминающие лошадиные, и почти мечтательно продолжил:

— Дыба — это хорошо… Когда вороток-то крутишь, суставы трещат, наружу выскакивают, а слова у злодея сами наружу просятся. Пару раз так крутанул, что все мне выложил.

В комнате было жарко. Взяв со стола скомканную тряпицу, Патрикеев обмакнул отсыревший лоб.

— А можно и клещами! — Его лицо вдохновенно преобразилось. По всему видать, тема была выстраданной и занимала все воображение. Глядя на него, охотно верилось, что о пытках писарь канцелярии знает куда больше палача из пыточной избы.