меня пугал. Страх этот был неоформленный, но потому очень сильно беспокоил – ведь что мог бы мне сделать маленький ребенок? Понятно же, что ничего. Но какое-то смутное предчувствие тревожило меня. И оно укрепилось после одного жуткого случая.

Я гуляла с сыном по скверу. Было лето, и мы не спеша шли вдоль тротуара, отгороженного чугунным заборчиком от дороги. Вдруг раздался визг тормозов – на дорогу совершенно неожиданно выбежала девчушка лет восьми, и ее тут же сбила не успевшая остановиться легковушка. Удар, крик, сдавленные возгласы прохожих. Вокруг девочки моментально образовалась толпа, люди взволнованно галдели и размахивали руками. Под несчастной стала расползаться лужица крови, становившаяся все внушительнее в своих размерах. Пострадавшую обступили люди, кто-то побежал в ближайший магазин – позвонить по телефону в Скорую.

Водитель, сбивший девочку, уселся прямо посреди дороги и схватился руками за голову: он не был виноват, школьница перебегала проезжую часть в неположенном месте, но несчастный мужик был в шоке от того, что наехал на ребенка. Он остекленевшими глазами смотрел на пострадавшую, в неестественной позе лежавшую прямо перед ним на пыльном асфальте. Словно безумный, автолюбитель безмолвно шевелил губами – похоже, от потрясения у него пропала способность говорить.

И тут я услышала смех. Веселый, заливистый, словно колокольчик. Я перевела глаза на сына и с ужасом поняла, что смеется он. На его лице было выражение восторга – такой обычно появляется на детских мордочках, когда им дарят вожделенный подарок – котенка или щенка, а может, какую-то очень долгожданную игрушку.

Меня бросило в жар. Я густо покраснела, тут же схватила сына в охапку и унеслась в ближайший двор. Мои щеки пылали от ужаса и позора – один Бог знает, что подумают другие люди обо мне, раз я так воспитала ребенка, который смеется во время страшного происшествия! В подворотне я поставила сына на ноги и стала легонько хлопать ладонью по щекам, приговаривая:

– Ты что, ты что? Да что с тобой не так? Как можно смеяться при виде чужого несчастья? – я запыхалась и перевела дух. Сын не расплакался от пощечин, более того, в его глазах мелькнул проблеск понимания и что-то очень темное, что вновь заставило меня испугаться. Какая мысль посетила его в тот момент, какой вывод он сделал? Предположения меня пугали. В том числе и своей абсурдностью. Он ведь еще совсем ребенок. Однако сын сдержанно кивнул и по-взрослому произнес:

– Я понял. Извини, больше так не буду.

– Дома мы еще раз об этом поговорим, – подчеркнуто строго произнесла я, стараясь казаться куда спокойнее, чем была на самом деле. В реальности же я чувствовала себя абсолютно растерянной и испуганной. Прогулка была испорчена, так что вполне естественно, я решила ее завершить.

Я повела ребенка в сторону дома и задумалась: как привить ему сострадание? И где мы с мужем ошиблись? Я не была уверена, что дети до конца понимают трагизм подобных ситуаций, но что-то мне подсказывало, что чада моих знакомых, увидев похожее происшествие, расплакались бы, закричали – и именно такой должна быть нормальная реакция. Что же все-таки не так с моим сыном? Весь путь до подъезда мы проделали в гробовом молчании.

Люся

Я с детства мечтала выйти замуж. Еще будучи ребенком, я знала, как сложится моя судьба. Я найду себе мужа, он будет работать, а я воспитывать детей – двоих или троих. Буду вести дом, готовить вкусную еду, а вечерами развлекать уставшего мужа беседами.

Почему такой сценарий выстроился в моей голове? Не знаю даже. Может оттого, что, несчастливая в браке, моя мать с завидной постоянностью приговаривала: «Эх, вышла бы замуж удачно, не пришлось бы горбатиться на заводе. И чего поторопилась, выскочила за первого попавшегося, вот дура». Причитания родительницы помогли оформиться в моей голове видению идеальной семьи. И я мечтала только о ней.

В юности, кстати, я была недурна собой. У меня были правильные черты лица и красивые волосы. Впрочем, едва начав учиться в старших классах, я стала красить их в пергидрольный блонд – мне казалось, что такой неестественный для моего типажа цвет делает меня привлекательной, сразу заставляет обращать внимание. Глаза я густо подводила черным карандашом, подчеркивая верхнее и нижнее веки. Помада – только алая, правда, ее я красила лишь в свободное от школы время, там такой вид был бы перебором. Я решила не усугублять ситуацию с педагогами – и так была не лучшей из учеников.

Учеба никогда не была мне интересна. Я кое-как окончила школу и решила не продолжать образование – оно мне было не нужно. Я временно пристроилась работать продавцом в магазин – до тех только пор, разумеется, пока не встречу своего принца. Кстати, кандидаты были, но я их только отметала, потому что они совсем не подходили на роль жениха. Ну уж нет, думала я. Уже в 20 лет крепко зашибающий Вася или страшный, как смертный грех, Коля мне не подойдут. Отсеяла я и Гришу, который лапотно «гэкал» и имел целую роту родственников-деревенщин, а также Мишу, который, по моим меркам, слишком мало получал. Ничего, подбадривала я себя, вот сейчас годик-два поработаю на непыльном месте, познакомлюсь с кем-нибудь, построю семью и вздохну спокойно.

Но ведь нет ничего более постоянного, чем временное, верно? Все вышло не так, как я себе когда-то рисовала. Оказалось, что принцы не особо жаждут выбирать себе в принцессы девушку из небогатой семьи и без высшего образования (да и со средним тоже сильно хромающим) – с теми, на кого я засматривалась, я обычно не могла дольше пятнадцати минут поддержать разговор. Мне были чужды их интересы, я не знала писателей, книги которых они читали, в моих знаниях было слишком много пробелов, эрудиции не хватало. Объектам моего воздыхания быстро становилось скучно, и они даже и не рассматривали меня как девушку, которая могла бы стать потенциальной возлюбленной.

Так прошло несколько лет. Моя мать начала высказывать недовольство мной – она надеялась, что я уеду из квартиры, и хотя бы от одного докучающего и раздражающего человека рядом она избавится. А я вот все оставалась. И с каждым днем выслушивала по этому поводу все больше упреков. Отец давно отстранился от семейных баталий и просто не вмешивался, когда мать снова начинала меня пилить – не его, ну так и славно, зачем влезать и переключать внимание на себя. На меня навалилась хандра, и я смирилась с тем, что нужно опустить планку.

Однако уже было