В течение трех дней и ночей Чарити почти не отходила от раненого джентльмена, категорически отказываясь позволить кому бы то ни было подменить ее. Молодой человек все еще не приходил в сознание, и леди Маргарет, рассудив, что хуже не будет, позволила внучке сколько душе угодно сидеть у его постели.

Однако вскоре у незнакомца началась лихорадка, и тогда леди Маргарет порылась в своих запасах, наделала защитных амулетов и развесила их над раненым. Это не слишком помогло, и тогда старуха сорвала три амулета с себя и надела их на шею раненому, приговаривая что-то по-цыгански. То ли эти амулеты подействовали, то ли травяные припарки и лечебное питье, или прохладные омовения, которым Чарити упорно подвергала больного, однако лихорадка отступила и раненый, окруженный нежными заботами Чарити, спал теперь спокойно.

Во время тихих и долгих бдений у его постели Чарити все время вспоминала о своей первой встрече с незнакомцем. Она вызывала в памяти подробности их встречи на обочине и дикое предложение выйти за него замуж. Впрочем, эта мысль все меньше шокировала ее.

Выйти замуж. Она никогда не задумывалась о замужестве — эта тема прежде не всплывала в разговорах, — а теперь стала думать, и еще как. В самом звучании этого слова было что-то величественное и интригующее. Ей рисовались картины: большой красивый дом, белье отменного качества, сверкающие хрусталь и серебро… штат прислуги, которая именует хозяйку всего этого великолепия «мадам» или даже «миледи». Она воображала приглашения на балы и званые вечера, написанные на веленевой бумаге… прекрасные платья, туфельки из шелка и длинные элегантные перчатки… и мужскую руку, на которую она опирается во время прогулок, мужское лицо. И глаза. И плечи… Замужество означает, что в жизни женщины появляется мужчина.

Взгляд ее сам собой обратился на лицо ее подопечного. Густые шелковистые волосы, чуть завивавшиеся там, где они касались его шеи и жестких скул. Широкий, твердо очерченный рот. В уголках губ и глаз прятались морщинки, свидетельствовавшие о том, что человек этот любит смеяться. Она представила себе, как его длинные черные ресницы затрепещут и поднимутся, губы раздвинутся в улыбке, открыв безупречно белые зубы. Пальцы Чарити легко прикоснулись к собственным губам, и она вздохнула, испытывая странное стеснение в груди.

Она встряхнулась, пытаясь забыть о странном теплом ощущении, которое окутывало ее плечи. И что такого особенного в этом мужчине, что, находясь рядом с ним, она все время начинает воображать всякое? Она выпрямилась, намочила тряпицу и принялась деловито его обмывать. Но как только она покончила с шеей и перешла к широкой, бронзовой от загара спине, движения ее снова замедлились и рука с нежной неспешностью стала скользить по перевалам, холмам и долинам его тела. Руки у ее незнакомца были крепкие, с толстыми буграми мышц на плечах, с жилистыми, оплетенными венами предплечьями, сильными кистями и длинными пальцами, при виде которых у нее дыхание перехватывало. Его тело так не похоже было на ее собственное…

Но незнакомец был не просто какой-то мужчина, думала Чарити, он был тем, кто поцеловал ее и попросил выйти за него замуж, — пусть и в момент, когда он себя не помнил от боли. Воспоминания превращали его в совершенно особого человека, в ее мужчину.

И вот, сидя возле его постели, она принялась выкраивать из ткани своего воображения характер и биографию для своего незнакомца. Она представила себе человека очень спокойного нрава, имеющего привычку всегда говорить тихо, — он так же благороден, как горбинка его аристократического носа. Он богат. Щедр. И часто взваливает на свои широкие плечи заботы о тех, кому повезло меньше, чем ему. Он остроумен. Прекрасно образован, у него безупречные манеры. У него свое дело в Лондоне и есть обширные имения, которыми он управляет с поистине Соломоновой мудростью. Разумеется, он не женат. И как раз сейчас подыскивает себе жену…

Остин медленно всплывал, поднимаясь сквозь защитные слои сна, словно увлекаемый вверх некоей требовательной силой, к которой он относился без доверия и которой повиноваться не хотел. Чернильно-черный туман, который клубился вокруг него, постепенно бледнел, становился серым и наконец рассеялся. Кто-то что-то говорил… рядом с ним, над ним или внутри его? Он совершенно утратил чувство реальности, не понимал, где что, вообще не сознавал себя отдельно от окружающих предметов.

Глаза его открылись, взглянули на измятое постельное белье, затем сами собой закрылись. Но этого короткого взгляда ему оказалось достаточно для того, чтобы сориентироваться в своих ощущениях. Он понял, что лежит в постели, на животе. В следующее мгновение что-то прохладное и влажное коснулось его щеки, скользнуло вниз по шее, добралось до плеч, пошло вниз по позвоночнику. Он задрожал. Это прохладное ласковое ощущение лениво проследовало вниз по его руке, нежно защекотало между пальцами.

Даже в полубессознательном состоянии он сумел додумать мысль, что ощущение это было божественным. И он снова различил голоса — услышал женский голос. Женщина? Возле его постели? Он попытался снова открыть глаза и увидел длинную светлую прядь, локон, почти касавшийся его лица. Он сумел заставить себя подняться взглядом по локону до головки, с которой тот падал, до склоненного над ним лица.

Это было потрясающее лицо, с мраморно-белой кожей и золотисто-карими глазами, окруженное ореолом сияющих золотом светлых волос, отчетливо видных на черном фоне. Блондинка в черном. Свет и тьма. Глаза его сами собой закрылись, унося это видение в подступающее забытье. Сияя, видение поплыло в мареве лихорадочного жара, такое воздушное, прекрасное, утешительное — и почему-то смутно знакомое. Должно быть, это ангел, подал мысль измученный лихорадкой рассудок. Он чувствовал присутствие чего-то теплого рядом, ноздрей его касался нежный аромат розового масла и лаванды. Прекрасный земной ангел, которого он уже видел где-то… Он рванулся, пытаясь заставить себя думать ясно, приподнялся на руках. Где? Где она?!

Острая боль пронзила позвоночник и взорвалась в голове, заставила его рухнуть обратно на постель, задыхаясь и давясь стонами. Чьи-то руки приподняли его голову и приложили чашку к губам. Затем горькая жидкость заполнила ему рот, он просто вынужден был проглотить ее, чтобы не задохнуться. Затем он сделал второй глоток, третий… Руки опустили его голову, и что-то прохладное снова коснулось его лица. Но прежде чем он сумел приподняться снова, милосердная тьма опять поглотила его, окутав своим благодетельным туманом.

Когда Рейн Остин пришел в себя в следующий раз, то сознание его, увы, было совершенно ясным и чувствовал он себя очень неважно. Скрипнув зубами, он открыл глаза и обнаружил, что лежит в постели, вся нижняя часть тела ноет, а левая ягодица нестерпимо болит. Во рту ощущался мерзкий привкус, будто это вовсе не рот, а мешок из-под заплесневевшего овса. В голове сразу застучало и загудело, едва он приподнял ее и, прищурившись, попытался рассмотреть, что там, за полузадвинутым пологом кровати. Видел он все не слишком отчетливо. Он сморгнул, пытаясь заставить глаза видеть ясно, невзирая на боль.

Все, что он сумел разглядеть, показалось ему совершенно незнакомым. Стрельчатая старинная дверь, темные витые столбики кровати. Сам полог, казавшийся серым в полумраке комнаты, вызывал мысли о ветхости и запустении, хотя он не сумел бы объяснить почему. Превозмогая боль в нижней части тела, он приподнялся на локтях, твердо решив выяснить, что с ним и где он находится.