Кстати, это меня совершенно устраивало. Я написал в Берлин, в Верховное командование вермахта, в отдел, занимающийся соискателями офицерского звания, и попросил зачислить меня в качестве такового в 17-й Бамбергский кавалерийский полк. Ответа не пришлось ждать долго: армия нуждалась в добровольцах. 20 апреля 1939 года я, вместе с еще пятью такими же волонтерами, явился в казарму полка, расположенную в предместье старого баварского города.

Я выбрал этот полк по двум причинам: хотел порвать с традицией рейнских семей, почти всегда отправлявших своих сыновей в 15-й Вестфальский полк, стоявший в Падеборне, а также потому, что меня сильно привлекала Южная Германия. Кроме того, 17-й собрал славные традиции многих знаменитых полков баварских королей, и, как говорили, в нем сохранялась сильная приверженность к режиму, свергнутому в ноябре 1918 года. Вскоре я убедился в том, что это действительно так.

Сначала мы прошли быструю проверку наших физических и интеллектуальных возможностей: надо было пробежать три километра внутри конюшен, написать автобиографию и указать причины выбора профессии офицера. Все это забавно называлось «психотехническим экзаменом». Затем нас пригласили в офицерскую столовую на обед, на котором должны были присутствовать все офицеры полка. Меню оказалось жутчайшим: суп с макаронами, которые невозможно было прожевать, и костлявая рыба. Это тоже было частью психотехнического экзамена: научился ли кандидат в офицеры есть хладнокровно, смеется ли он над трудностями, останется ли невозмутимым перед столь мало аппетитными блюдами? Это был как раз наш случай. Все мы пребывали в прекрасном настроении.

Здесь все были друг с другом знакомы. Знатные фамилии Франконии, Баварии, Вюртемберга, а еще больше Австрии, столетиями отправляли своих сыновей в этот полк. Стены офицерской столовой были увешаны портретами командовавших им князей, графов и баронов. В центре висел большой портрет последнего короля Баварии Людвига III.

Первый бокал выпили, как было положено, за здоровье фюрера. За ним немедленно последовал второй, призванный почтить память бывшего шефа полка, короля Баварии.

Один из молодых офицеров рассказал мне историю полка. Звали его Клаус, граф Шенк фон Штауффенберг. Он вошел в историю как человек, пытавшийся убить диктатора, но потерпевший неудачу. 20 апреля 1939 года, в день рождения Гитлера, он, во главе своего эскадрона, прошел парадным маршем по улицам Бамберга. Многие его товарищи, сидевшие с нами за одним столом, через пять лет будут казнены после провала попытки покушения.

Летние каникулы 1939 года мы вновь провели в Мюнзингене, у брата моего отца. Лето выдалось грозовым, но грозы гремели не только в природе. Шансы сохранить мир уменьшались с каждым днем. Ближе к концу августа отец решил раньше намеченного вернуться в Блюменшейдт, который в случае войны немедленно подвергся бы нападению французов. Отец не слишком доверял укреплениям Западного вала. Он был убежден, что французы быстро оккупируют левый берег Рейна, а вермахт, вынужденный вести войну на два фронта, не сможет долго сдерживать наступление минимум восьмидесяти французских дивизий.

Вечером 23 августа взорвалась бомба: в Москве Риббентроп и Молотов подписали германо-русский пакт. «Возможно, мир продержится еще некоторое время», – сказал отец. Но все равно решил паковать вещи. Речи Гитлера против Польши, все более и более резкие, не предвещали ничего хорошего.

Обратный путь мы проделали на автомобиле. Гаражи уже отказывались продавать бензин. Когда мы с большими трудностями добрались почти до дома, над нами вдруг на очень малой высоте пронеслись немецкие самолеты, собиравшиеся сесть на луг у обочины дороги. Это были «Хеншели-126» – самолеты ближней разведки, уже занимавшие полевые аэродромы позади Западного вала.

Мы поспешили вернуться домой, сердца сжимались от тревоги, лица были мрачными.

Через два дня Гитлер объявил войну Польше. Прошло еще два дня. Мир балансировал между войной и миром. Два дня, в которые все ждали реакции западных держав.

В полдень 3 сентября Франция и Англия, в свою очередь, объявили войну рейху. Вечером все мы отправились в Виттлих, в церковь, священник которой, наш друг, призывал верующих на последнюю, отчаянную молитву за мир.

На обратном пути мы попали под жуткую грозу. «Это знак свыше, – сказала мать. – Эта война преступна, и нам придется заплатить за нее».

По правде сказать, я не очень понимал причин тревоги родителей. Война, ну что ж, ее давно уже ждали. Она снова навязана нам англичанами и французами, никак не желавшими, чтобы сильная Германия стала равной им по могуществу. А что такое Польша? Государство, слепленное из разных кусков в 1918 году победителями: они забрали немецкие и русские земли. Многие миллионы немцев были лишены родины и жили под сапогом польских угнетателей. Почему они не имели права вернуться под защиту рейха?

После окончания каникул школа не открыла свои двери. Многих учителей призвали в армию. Следовало найти им замену.

Я проводил целые дни, любуясь великолепным зрелищем, происходившим за моим окном днем и ночью: развертыванием армии за Западным валом. Передо мной проходила вся Германия. По командам, выкрикиваемым унтер-офицерами своим подчиненным, я узнавал различные германские «племена»: баварцев, саксонцев, уроженцев Восточной Пруссии, берлинцев, бранденбуржцев, обитателей побережья Северного моря, Нижней Саксонии. Пехота, артиллерия, кавалерия, танки, мотоциклисты, обозные команды образовывали серую реку, огромную тысяченожку, от чьих движений качался наш маленький домик.

В качестве звукового оформления радио передавало фанфары Sondermeldungen и специальные выпуски новостей с Восточного фронта, где вермахт в невероятно короткий срок порвал на куски польскую армию. Крупные польские города падали, словно спелые фрукты, один за другим. Война едва началась, как уже закончилась. Двое моих братьев, Клеменс (старший) и Эрбо участвовали в этой молниеносной победной кампании: первый в качестве лейтенанта в 6-м Берлинском танковом полку, второй – как летчик-истребитель. Оба были награждены Железным крестом второго класса; эта награда была недавно восстановлена по образцу 1813, 1870 и 1914 годов. С одним отличием: императорскую корону в центре заменила свастика.

А Франция? Куда подевались ее восемьдесят дивизий, которые, по предсказаниям моего отца, должны были моментально оккупировать левый берег Рейна и отбросить те полтора десятка дивизий вермахта, которые осенью 1939 года прикрывали западную границу? Из них не было видно ни одной!

Всего раз за эти волнующие дни я стал свидетелем действий противника. Было это в воскресенье, после обеда. Я провел уик-энд у родителей, и мать везла меня на машине в Трир. Вдруг, совсем рядом с нами, открыла огонь маленькая батарея ПВО. Мы выскочили из машины и бросились в придорожную канаву, откуда следили взглядами за уходящими вверх очередями трассирующих 20-миллиметровых пуль. Над Мозельской долиной, расширяющейся в большой амфитеатр в районе Трира, кружил французский разведывательный самолетик: немецкие зенитчики сплетали вокруг него огненную сеть, сводившую его с ума. Мне стало почти жаль французского пилота, но ловкость позволила ему выскользнуть из западни. Самолет ушел на бреющем полете в направлении заходящего солнца. Я долго чувствовал запах сожженного пороха, вырывавшегося из маленьких пушек. Так вот она, значит, какая, война, подумал я. «Наше боевое крещенье!» – проворчала мать.