Колонна медленно втягивалась в четырехугольник земли, ограниченный колючей проволокой, на котором не осталось даже сухой травинки. Это было странно видеть: голая, потрескавшаяся от жары и выбитая в порошок глина, а вокруг, за проволокой, трава чуть не в пояс. И по этой траве, собирая цветы, в черной форме СС бродила женщина. Ее белокурые волосы были аккуратно убраны в пилотку, большие голубые глаза, тонкие черты лица и высокий лоб свидетельствовали о незаурядном уме и высоком происхождении женщины. Рядом, как бы наблюдая со стороны за происходящим, стоял эсэсовский офицер с витыми погонами на легком летнем кителе. Недалеко застыл пятнистый бронированный «мерседес». Еще три офицера СС разговаривали около машины.

Когда гауптману Кранке доложили, что к нему в расположение прибыли офицеры СС, он не торопясь надел китель, поправил перед зеркалом фуражку и спустился по лесенке из штабной машины. После разговора с офицерами СС Кранке отдал приказ построить всех пленных в одном конце лагеря и по одному пропускать в другую половину. Офицеры СС сидели на табуретах за столом, мимо которого проходили пленные. Один из офицеров по знакам другого указывал стеком на пленного, и того отводили в отдельную группу. Иногда они задавали пленным вопросы, женщина была переводчицей и говорила на чистом русском языке. Постепенно в отдельной группе оказались все офицеры и политработники, а также пленные, чья внешность не вызывала сомнений в их еврейском происхождении. Когда Афанасьев шел мимо эсэсовцев, он был остановлен.

— Офицер? Звание?

— Лейтенант.

— В сторону!

Афанасьев пошел в сторону. В эту группу были направлены и все женщины, в том числе и его медсестра Ольга. Она пробилась через плотно стоявшую толпу к лейтенанту и прижалась к нему.

— Что с нами будет? — спросила она дрожащими губами.

— Не знаю, может, для офицеров и женщин другой лагерь организовали, наверное, погонят дальше.

Так оно и случилось. Более сотни человек после сортировки немцы вывели из лагеря и набили ими грузовики. Людей буквально забивали прикладами, втискивая в кузова. Афанасьеву повезло, они с медсестрой попали в последний грузовик, немцы переусердствовали на первых двух, и третий уже был не так полон. Но ехать далеко не пришлось; миновав лес за рекой, грузовики остановились у большого оврага. Не менее сотни солдат уже ожидали там. Пленных из первых двух грузовиков высадили и выстроили у обрыва под пулеметные жерла. Афанасьев только сейчас понял, что погрузка в грузовики уже была не случайной, в последнем грузовике ни евреев, ни старшего комсостава не оказалось. Теперь их высадили и выстроили напротив тех, что стояли на краю обрыва, и было понятно, что они стоят на краю жизни.

Офицер СС, играя в руке стеком, двинулся вдоль строя. Чуть сзади шла переводчица. Он прошелся один раз, внимательно вглядываясь в лица, будто пытаясь прочесть мысли этих людей. Остановился и громко и отчетливо сказал несколько длинных фраз. Переводчица заученно их перевела:

— У каждого человека есть свобода выбора. Те, что стоят за моей спиной, этот выбор уже сделали — это жиды и комиссары, они виновны в этой войне и подлежат уничтожению немедленно. Германия нанесла свой удар превентивно, чтобы сохранить порядок в Европе, защищая народы цивилизованного мира от нападения на них варварского СССР. Защищая Германию от удара в спину, который готовили жидо-комиссары под руководством предавшего идеи социал-демократии, уничтожающего свой народ тирана и диктатора Сталина. Теперь, когда дни его сочтены, когда доблестные германские войска освобождают от коммунистов город за городом, надо задуматься о будущем. Надо сделать выбор. Вы можете стать помощниками Германии в очищении вашей земли от коммунистической заразы, в этом случае вы едете в спецлагерь, где пройдете курсы переподготовки. Там вас ждут удобные и теплые постели в уютных казармах и трехразовое питание. Вам будут сохранены звания, и вы будете получать все виды довольствия. Или… Или вы сейчас перейдете вот туда.

Офицер встал вполоборота и эффектно вытянул руку, стеком показывая на стоящих у обрыва.

— Тогда вы разделите их участь. Выбирайте, время пошло. — Он посмотрел на свой блестящий золотом хронометр. — Думать, пъять минут будэт карашо, — коверкая русские слова, произнес он в заключение и махнул стеком.

По стоящим у обрыва людям ударили пулеметы, крупнокалиберные разрывные пули сбивали людей с ног, пробивая насквозь черепа, отрывая руки, вырывая куски живой плоти. Все произошло неожиданно и быстро. Груда тел, не упавших в овраг, шевелилась в агонии. Кто-то стонал. Солдаты, проходя, добивали их из автоматов короткими очередями.

Ольга посерела лицом и стала медленно оседать на землю. Афанасьев подхватил ее. Он невольно закрыл глаза, ему стало страшно… Потом он будет убеждать себя, что остался стоять в шеренге, потому что держал на руках потерявшую сознание медсестру. На самом деле было не так, он струсил. Только двое вышагнули из строя, остальные, опустив голову, остались стоять, навсегда отрезав себя от всего, что было за той чертой времени, которую провел этот офицер СС, за той чертой, которую провела в их жизни война. Медсестра пришла в себя позже. Она не видела, как и чем все там закончилось. Ее увезли с собой эсэсовцы на своей машине. Она пыталась сказать что-то лейтенанту, когда ее вырывали из его рук, но он не посмотрел в ее сторону. Он отпустил ее. Он отвел взгляд. Она поняла — он был уже чужой.

Афанасьева вместе с другими отправили грузовиком в спецлагерь. Оттуда, пройдя медкомиссию и спецпроверку, лейтенант был направлен в разведшколу, расположенную в небольшом уютном польском поместье недалеко от Данцига, так немцы называли польский Гданьск. Немцы слово держали. Там его помыли, переодели в немецкую форму и дали выспаться, на все это ушло чуть больше суток. Потом спать приходилось мало, их учили всем видам минно-подрывной работы, рукопашному бою и радиоделу — всему, что требовалось диверсанту. К концу октября сорок первого необходимые предметы были пройдены и сданы на «хорошо» и «отлично».

В начале ноября большая группа диверсантов была заброшена в советские тылы, под самую Москву. Среди них был и лейтенант Афанасьев по кличке Немой. Эту кличку в школе абвера ему дали не просто так, он практически ни с кем не общался.

* * *

Гюнтер Миттель родился в Петербурге. Его отец и дед жили в России с середины XIX века. Мясники, они имели колбасный цех на Апраксином Дворе и лавку, и быть бы Гюнтеру петербуржцем, кабы не революция. Разруха, наступившая в России, сразу придушила их семейное дело. Они не умели «ловить рыбку в мутной воде»; то, что они умели, — делать вкусную колбасу — без качественного мяса делать было невозможно, обманывать своих покупателей они не могли. Да к тому же и покупатели быстро исчезли. Цех и все, что в нем было, с лозунгом «Грабь награбленное» растащили в первые же дни после переворота, а потом отобрали и само выстроенное еще его дедом здание — «экпроприировали» в пользу трудового народа. Правда, никакого народа в него не пустили, там разместились какие-то склады какого-то Совета. Видно, при новой власти начальник какой-то очень большой. Они его, конечно, не видели. Махнули рукой, и все. И, слава богу, уцелели.