ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

КЛАД В ПОЛТАВСКОМ САДУ

Между ним и Родиной оказался океан. А еще недавно его звали к себе полтавчане, екатеринославцы, звала рабочая Одесса. Они знали, что товарищ Семен обставит жандармов там, где спасуют другие.

Неожиданный вызов в комитет.

— Семья большая?

— Здесь один. В Полтаве — мать и четверо младшеньких.

— Имей в виду, за тобою слежка. Они поставили на ноги всех своих филеров. На квартиру к Фишкареву не возвращайся. Вообще-то надо бы тебе уехать. Но…

— В чем дело, товарищ? Не тяни кота за хвост.

— Нам нужна типография, товарищ Семен. Мы обшарили весь Харьков — ни одной наборной кассы без надзора полиции. Кто-то из эсеров проговорился, что у них кассы зарыты в Полтаве. Это будет твое последнее задание для Харькова. Возьмешься?

Задумался.

— Дайте Фишкарева и еще двух ребят, владеющих оружием. Типография будет.

Он начал энергично действовать. Двое парней, отданных ему под начало — совсем еще мальчишечка Родион, подносчик тары с завода «Гельферих-Саде», и второй, постарше, репортер из газеты «Волна», — обходили знакомых им эсеров, искали следы наборных касс. Семен в это время, вспоминая подарок ялтинцев, кроил чемоданы, в которых можно было бы уложить для перевозки шрифты. Илье он поручил немедленно примириться с отцом и выхлопотать себе комнатку рядом с прачечной. Илья запротестовал.

— Зачем я пойду к отцу? — кричал он. — Кланяться в ножки? Мы с ним идейные враги!

— Да это же прекрасно, — уговаривал его Семен, в душе искренне жалея товарища, — когда идейный враг работает на наше общее дело.

— Идейный враг вообще, но не отец, — выходил из себя Илья. — Разве у теоретиков где-нибудь сказано, что революционер вправе унижать себя для пользы дела?!

— Теоретики-революционеры всегда мечтали о своей типографии, — отшучивался Семен.

Ежедневно он менял жилье, о котором знал только Илья.

Подал о себе знать репортер. Они встретились в сквере.

— Эсер Яшка Френч знает, где зарыты кассы. Знает, но молчит. Слушайте, Семен Петрович, вы не учились с этим типом? Я видел у него школьную фотографию, и вроде бы рядом с ним сидите вы.

— Ну как же. Яшка — полтавчанин. Год мы отсидели на одной скамье, только школа была ремесленной. — Улыбнулся. — Вы что, по развернутым ушам[5] меня узнали?

В этот же вечер Семен пошел к Френчу. Он знал, что Яшка захватывал с эсерами оружейную мастерскую, но как только началась волна арестов, быстро объявил, что заблуждался, и на всякий случай женился на дочери исправника полиции. Френч встретил Семена радушно, подал знак жене, и на столе появились дорогие вина, закуски. Семен от трапезы не отказался, с полчаса утолял голод, пока его однокашник упоенно вспоминал о «порывах восставшей юности».

— А ты сейчас с кем, Самоша? — спохватился тот. — На что живешь, где лямку тянешь?

Семен дал понять, что это не общий разговор. Яков Френч вскочил из-за стола, извинился, выпроводил жену из комнаты.

— Говори же, — нервно предложил он. — В какой ты партии?

Семен нарочно замедлил с ответом.

— Наша группа пока вне всех партий, — грозно шепнул он. — Террористы-индивидуалисты. Охотимся за знатным лицом. Но это только подход, Яша, к фигуре, облаченной еще большей властью.

Френч схватил рюмку, жадно выпил, глаза его недобро сверкнули:

— Это что-то новое. Я думал, Самоша, у тебя хватит смекалки понять, что время уже не то. Надо же, — вырвалось у него, — террористы, да еще с уклоном в высокопоставленную фигуру. Предупреждаю, я этого не слышал.

Восков аккуратно положил себе на тарелку салат.

— Не слышал — и не надо. Но я думаю, старому товарищу ты не откажешься помочь. Приюти на две-три ночи.

Френч встал из-за стола, для чего-то подошел к двери, прислушался.

— К сожалению, Самоша, эта квартира не моя. Она принадлежит тестю, а он служит… гм… в полиции.

— Видишь ли, — Семен понял, чем его взять. — Меня схватят, как только я высуну нос на улицу.

— Тогда ты не имел права заходить сюда! — взвизгнул Френч. — Это элементарное нарушение конспирации! Меня тоже могут забрать. У меня боевое прошлое! — Он перехватил насмешливый взгляд Семена и вдруг жалобно застонал: — Честное слово, я все для тебя готов сделать. Только не подведи меня сейчас.

Семен тоже встал, поправил галстук.

— Ладно, Яшка… Я попробую уйти. Но в одном только случае: скажи, где у вас зарыта типография?

Яшка вдруг почувствовал себя хозяином положения.

— Это тайна моей партии, — высокомерно сказал он.

Семен кивнул, снова уселся, отрезал ломоть дыни.

— Нет, мне все же придется остаться у тебя, — раздумывал он вслух. — Моя последняя надежда была на то, что удастся спастись от ареста, выдав им типографию.

Губы у Якова задрожали. Он достал портсигар, закурил.

— Ты вынуждаешь меня нарушить клятву… Мы зарыли кассы в Полтаве… гм… в конце Почтамской, у самого Кадетского плаца.

Семен искоса взглянул на него.

— Кого ты хочешь надуть? Полтавчанина? Как же, поверю я, что там, где с утра до ночи шныряют гимназисты, вы рылись в земле?

Френч метнулся к комоду, с грохотом выдвинул нижний ящик, выковырнул из щели клочок бумаги, бросил перед Семеном на стол:

— На, подавись! Вот план. Я не соврал — Полтава. Только Ново-Кременчугская, девять. Во всех четырех углах сада копались. И сматывайся сразу. — В дверях он снова начал «играть»: — И это справедливо — шантажировать друга юности?

Семен усмехнулся:

— Дурачина, ты теперь всю жизнь можешь хвастать, что хоть один раз оказал услугу рабочему делу.

В тот же вечер вчетвером они выехали в Полтаву. У каждого был в руках чемодан среднего размера, темной кожи. Вряд ли можно было заподозрить, что дно такого чемодана схоже с пчелиными сотами.

Всегда веселая, живописная Полтава показалась мрачной. Перед серым вокзальным зданием гарцевали жандармы, у моста через Ворсклу были выставлены караульные посты.

Приезжие договорились, что день проведут порознь, а ближе к полуночи встретятся на Ново-Кременчугской.

Семен поднялся на гору к Соборной площади и остановился у крутого обрыва. Под ним затейливыми зигзагами тянулась железнодорожная колея, словно бы отсекавшая хуторки белых и красных мазанок друг от друга. С горы казалось, что они поддерживают тянущиеся ввысь белоснежные стены церквей и золотистые купола колоколен. В розоватой дымке утра наплывала многоколонная громада памятника Петру, увенчанная щитом и древнерусским шлемом, а слева и справа просыпались и начинали свой хлопотливый бег спадающие к реке полтавские улочки..

— Господин первый раз в нашем городе?

Не спеша обернулся: высокая девушка, большие внимательные глаза.

— Да, проездом.

— Господину есть где остановиться?

Что за надоеда! Небрежно ответил:

— У меня рекомендательное письмо