обхожу стороной религиозную часть обрезания? Что, если Архан заключил сделку не с дедом, а с богом? Опять-таки восточный колорит тут вполне уместен. Мальчик говорит с богом через своего деда. Дед в этом случае вообще имеет довольно опосредованное значение.

И вот по этому принципу выстраивается полусказочная, пропитанная шепотом Востока история Архана. Живущего на севере, но все еще слышащего голос ветра в пустыне и треск костров в лагерях кочевников. Вся его жизнь подчинена задаче видеть и записывать истории. Даже если их никто не прочтет. Даже если не останется никого, кто бы мог читать.

Я задремал, а когда проснулся, не сразу смог сообразить, где заканчивался сюжет будущей книги, а где начинался сон. Кажется, впервые в жизни я всерьез задумался, не сошел ли я с ума. Хуже того, мне виделся некий визуальный образ моих размышлений. Потоки мыслей, больше всего похожие на косяки рыб, плывущих по кругу, образовывали несколько независимых фигур, пересекавшихся в нескольких точках. Сюжетная линия, которую я протянул от точки А к точке Б, на деле оказалась сложной четырехмерной фигурой, чем-то напоминавшей бутылку Клейна.

Медленно, со скрипом открывшаяся дверь изолятора выдернула меня из красивых видений. Я судорожно захлопнул книгу, в которой делал пометки, зажав ручку между страницами.

— Обед! — В палату вошел санитар с подносом; он, кажется, ничего не заметил.

— Что там? — спросил я.

— Суп, — буркнул он, потом сменил тон и почти любовно добавил: — И плов.

Глава 5

Я не заметил, как заснул. Нельзя даже назвать это сном в полной мере. Я хорошо понимал, где нахожусь, в какой позе лежу и что происходит. Это своего рода пограничное состояние между сном и бодрствованием. Такое часто случается, когда много пишешь. В этом даже есть своя прелесть, можно силой воли управлять происходящим во сне.

Можно на ходу придумывать сюжет, можно привести сюда доктора, например с головой слона. Или даже поговорить с ним. Можно попугать себя всякими чудовищами, лезущими из окна. Это тоже приятно на самом деле. Не сам страх, а взаимодействие с ним. Ты как бы чувствуешь, что страх проходит сквозь тебя, не задерживаясь в теле. Наверное, это уникальное ощущение, доступное только во сне.

То есть в жизни, испугавшись, ты можешь локализовать место, где находится страх. Как правило, это солнечное сплетение, живот или колени, а во сне можно пропустить его сквозь себя. И тогда получается, что ты боишься, но это не влияет на тебя.

Говорят, что подобное специально практиковали некоторые ученые, изобретатели и прочие. Для того, чтобы не провалиться в глубокий сон, они зажимали в руке железный шар. Как только они засыпали — железяка выпадала из руки и ее шум будил хозяина. Опять-таки говорят, некоторые гениальные решения приходили людям именно в такие моменты сна наяву. Мне вот не приходили.

Но это состояние само по себе приятное. Эдакая временная безграничность фантазии. Единственное, чего нельзя делать во сне, — это читать. Вам может сниться, что вы прочли какую-нибудь записку или вывеску и знаете ее смысл, но если вы в этот момент попробуете реально понять, что там написано, какие использованы слова и символы, — то не сможете. Я где-то читал статью про этот феномен: ученые предполагают, что во сне отключается участок мозга, отвечающий за распознавание текста. Поэтому читать во сне не получается. Но я всегда пытаюсь зачем-то.

Но в этот раз я решил не проводить очередной эксперимент с текстом, а использовать сон на благо книги. Представил, как в мою палату входят Андрей и Архан. В тот момент, как открылась дверь, я подумал, что обстановка не очень-то подходящая, поэтому мысленно перекрасил стены, сменил больничную койку на диван, на котором я возлежал с ленивым достоинством то ли патриция, то ли султана, а напротив поместил два больших глубоких кресла. Приглушил свет, а потом и вовсе развесил по стенам блики огня, хотя самого огня в палате не было.

Андрей вошел первым. Среднего роста, худощавый, с впалыми щеками и серыми глазами, он напоминал меня самого времен службы в армии. Короткая, щетинистая стрижка, цепкий взгляд. Андрей сел в кресло, но не откинулся на спинку, а уперся локтями в подлокотники, чуть наклонившись вперед. Казалось, он готов сорваться с места в любую секунду. В правой руке Андрей крутил зажигалку, периодически постукивая ею по костяшкам левой руки. Андрей злой, не прямо сейчас, а вообще. Хотя и это не совсем то определение, в нем есть какая-то сухая холодная ясность, а не злоба. Я вовсе не так его представлял.

Вошедший следом Архан, с одной стороны, походил на Андрея, а с другой — имел с ним мало общего. Они напоминали братьев с очень разными судьбами. Тоже худощавый, тоже короткостриженый, он двигался плавно, спокойно. Складывалось ощущение, что, делая шаг, он ставит ногу именно на то место, куда она должна опуститься. Он каждым шагом как бы исполнял предначертанное. И, в отличие от Андрея, он не обладал ни жесткостью, ни холодной отстраненностью, скорее напротив. Архан казался максимально присутствующим и вовлеченным во все происходящее. Он становился частью всего, что его окружает. Архан позволял окружению проникать в себя и сам проникал в него.

— Нужно начать с начала, а не с конца! — сказал вдруг Андрей.

И я тут же проснулся. Из-за того, что обстановка вокруг резко сменилась, у меня закружилась голова. Наверное, вестибулярный аппарат протестовал против таких резких перемен.

Очень захотелось сладкого и курить. А еще спросонья бежевая стена казалась ярко-желтой. Я поднял руку и посмотрел на нее. На фоне той же стены рука выглядела фиолетовой. Бывает.

Открылась дверь палаты, и в дверной проем просунулась голова Дениса.

— Эй, дурак, не спишь? — спросил он громким, сиплым шепотом.

— Сам дурак.

— Не без того! — Он вдруг растянул лицо в довольной улыбке. — Чай будешь? С печеньем.

— С чего такие слабости? — Почему у меня вырвалось именно это слово?

Денис посмотрел на меня с интересом. Он вошел в палату и привалился к косяку.

— Дивизия Дзержинского?