– Тебе верю, Евпатий. Андрею не верил, да и слух до меня стал доходить, что он часто вокруг Доляны крутится. Не про него она, не про него. В Чернигов я ее отправлю скоро. Там ее суженый, по моему разумению. Ее батюшка мне служил, и голову на службе сложил со славой. Мой долг позаботиться о сиротинке. Теперь про изменников, на которых ты указываешь. Ты хоть понимаешь, Евпатий, что, посади я сейчас по твоему навету в погреб пару торговых людей да пару ближних своих бояр, и у меня не то что по всей степи половецкой, у меня половина города во врагах ходить будет и ножик на меня со спины точить. Тут не обухом бить нужно, а тонким ножичком аккуратно вырезать. Ты же белку не копьем в лесу бить будешь, а стрелой, да с тонким наконечником.

– Князь, за твоей спиной сговариваться с татарами собираются. Я тебе не раз говорил. Их только сила может остановить, это я тебе тоже говорил. Не забывай, что я там был, где русские князья полегли в чистом поле со своими дружинами.

– Да верю, верю тебе! – зашипел на Коловрата князь Юрий. – Только спешишь ты. Ты посоветоваться приди, на ухо шепни, мигни мне вовремя, я и придумаю, как и что сделать. Не сам, так советчиков у меня хватает.

– А как половина твоих советчиков за твоей спиной паутину плетет?

– Да что б тебя! – вспылил князь. – Не переговоришь тебя. Вот тебе мой сказ отныне, воевода Евпатий. Никого оружием по своему усмотрению не карать, а брать, коли виновен, и на суд княжеский вести. Я решать буду, кого казнить, а кого миловать.

– Слушаю тебя, князь. – Евпатий склонил голову и приложил ладонь к сердцу.

– Воин ты у меня такой, что заменить тебя некем. Да и не хочу я тебя заменять. Нужен ты мне, хоть и горяч порой и неуемен. Больше пользы от тебя в будущем вижу. Но если ослушаешься меня, то смотри, Евпатий Коловрат, я тебя больше защищать не стану, а то и сам велю уходить со двора. А будет твоя вина, так и казню.

– На все твоя воля, князь, Юрий Ингваревич, – смиренно отозвался Евпатий, – и воля Господа нашего.

– Вот теперь правильно говоришь. И помни: ни звука о том, что этой ночью произошло, ни слова о том, что ты там был. В этот раз я спасу твою голову, но уж и ты ее больше не подставляй.

Евпатий снова поклонился и, повинуясь жесту князя, вышел из горницы. Над посадом светлело небо, вот-вот должно было появиться солнце. За стенами уже мычало на разные голоса стадо, хлестали в воздухе пастушьи кнуты. Наступало утро. В русских домах поднимались рано, и в княжеских хоромах уже тоже начиналась жизнь. Евпатий остановился возле лестницы и облокотился на перила. Нелегкие думы одолевали его. Князь был по-своему прав, но он был и не прав, считая, что сможет договориться с татарами, откупиться от них. А если татары посчитают, что возьмут во сто крат больше сами, чем им принесет князь на золоченом блюде? И быть тут большой крови, потому как войско татарское нельзя допускать глубоко в земли рязанские. Встречать его надо загодя и в том месте, где русичам биться сподручнее, а татарам неудобно. А там, глядишь, и не станут татары биться.

– Евпатий, – прозвенел колокольчиком нежный голос за спиной, и воевода резко обернулся.

Доляна стояла у двери, прижавшись щекой к косяку, и смотрела на него спокойным и чуть грустным взглядом.

– Я слышала, что произошло этой ночью, – снова заговорила девушка.

– Не суди, – угрюмо попросил Евпатий и повернулся лицом в сторону реки, где уже появились рыбацкие челны. – Ты не знаешь всего, что там было.

Доляна подошла и встала с ним рядом. Девушка молчала, но Евпатий внутренне чувствовал, что в ней что-то изменилось. Он привык видеть воспитанницу князя веселой, подвижной, смешливой и беззаботной девочкой. Сейчас рядом с ним стояла взрослая печальная женщина, познавшая, что такое горе. Это было непривычно и странно.

– Мы живем в страшном и жестоком мире, Евпатий, – заговорила Доляна. – Евфросин все говорит, что нужно жить в любви, что нужно платить любовью даже за сделанное тебе зло, что не нужно судить и гневаться. Но как можно жить по таким заповедям, когда каждый день теряешь близких людей, отрываешь с кровью частичку своей души. И не остается внутри больше ничего, только кровоточащая пустота, которая ноет и саднит.

Девушка замолчала, продолжая смотреть в даль, в туман над рекой, на леса и поля. Коловрат смотрел туда же, но видел перед собой мертвое тело Ивара с открытыми глазами. Видел безжизненно свалившуюся набок голову Андрея и торчавший из его спины большой нож. А еще он вспоминал звуки. Топот тысяч и тысяч коней в степи, от которых, казалось, дрожит земля, и пыль, поднимавшуюся до самого солнца и застилавшую его.

– Ты любила его? – спросил он, не поворачивая головы.

– Андрея? – тихим ровным голосом переспросила Доляна. – Я знала, что нравлюсь ему. Наверное, он попросил бы у Юрия Ингваревича меня в жены, только князь бы ему отказал. Но он теперь убит. И ты, который смотрит на меня с любовью, тоже уйдешь. Как ушел от меня отец, сложив голову в жестокой битве. Не с врагом, со своими же русичами. А перед этим умерла моя мать. Все время кто-то уходит из моей жизни, но все они остаются в моей памяти. И они в снах приходят и со мной разговаривают. Страшно любить в этом мире, потому что знаешь, что у тебя твою любовь отнимут.

– Любовь отнять нельзя, – вздохнул Евпатий. – Умирают люди, а не любовь. Она с нами навсегда остается.

– Прощай, Евпатий. – Доляна опустила голову. – Ты уедешь, меня князь вскоре отправит в Чернигов. Говорят, он мне там мужа нашел. – Девушка вдруг повернула к Евпатию голову и грустно улыбнулась: – А у тебя, говорят, дочка моих лет? Вот было бы странно, что мачеха у нее всего-то на пару годков постарше. Мы бы скорее подружками были, чем мачехой и падчерицей. Смешно…

Доляна повернулась и пошла, ведя по перилам розовым пальчиком. А Евпатий смотрел ей вслед, чувствуя, что внутри у него снова стало горячо и томительно сжалось сердце. Мачеха, подружки, дочь. Значит, думала об этом? Значит, коли бы сложилось все, так все вместе в ладу и жили бы?

Федора Юрьевича дома не оказалось. Встретить гостя вышла его красавица жена Евпраксия. В нарядном сарафане, в венце с каменьями и с перстнями на пальцах, княгиня держалась не как владычица. Казалось, что она сокрушается, что ей приходится носить все эти наряды и драгоценные украшения. А дай ей волю, так побежала бы босая и простоволосая на луг с девками водить хороводы и песни петь. Или встречала бы мужа сама по вечерам после трудов его, кланяясь в пояс. И подавала бы ему умываться, и за стол сажала бы, наливая чарку. Нет же, положено все делать девкам и отрокам, что при доме служат, а ей только носить себя степенно и важно.

– Здравствуй, Евпатий, – улыбнулась княгиня, шевельнув пальчиком из кружев платочка, который она тискала в руках. – Давно тебя не видела. Все в походах да в ратных делах.

– Здравствуй, матушка Евпраксия, – поклонился Коловрат. – Рад бы бывать чаще и желать вашему дому полную чашу, да времена нынче иные.

– Полно тебе, дружок, – по-простому улыбнулась княгиня. – Мы ли в детстве на одном лугу в догонялки не бегали да с песнями на Рождество не ходили по дворам? С чем пришел, душа моя? К Федору, видимо, да только он еще с ночи не возвращался. Слышала я, что кровь этой ночью пролилась в посаде. Правда ли, что ты лишил жизни одного из сотников княжеских? Федор гневался очень. Не поделил чего?