Ночью, когда Коловрат уже готов был сесть в седло и покинуть монастырь, к нему вновь подошел Никон. Монах был печален, казалось, что он еще больше ссутулился.

– Прощай, старче. – Евпатий подошел к Никону и взял его своими большими руками за худенькие плечи. – Не знаю, уж свидимся еще, нет ли, но хочу сказать, что твоя мудрость и твои советы останутся в моем сердце. Пусть и мое сердце с тобой остается. Помнить тебя буду, где бы ни был.

– Твое сердце не здесь, – улыбнулся старик. – И горько плакать той женщине, которая захочет твоего сердца. Видать, тебе на роду написано любить только одну – которая родной землей зовется. Ей ты служишь, ей ты верен. Ступай, соколик. Да хранит тебя Господь!

Никон поднял руку и осенил воеводу святым крестом. Евпатий вдруг схватил руку монаха, прижал ее к губам, зажмурился. Только несколько ударов сердца он так простоял, совсем немного. Но чувства умиротворения и покоя были опасными, они могли сделать его слабым, а впереди была страшная сеча с врагом, впереди было много битв.

– Прощай, Никон! – Евпатий отпустил руку монаха, повернулся к своему Волчку, которого держал под уздцы один из дружинников, и одним махом забросил свое сильное тело в седло.

Тихо, без скрипа приоткрылись задние ворота в монастырской стене. Как тени выехали всадники, тут же исчезая за черной стеной леса. И только филин вскинулся на ветке, тяжело хлопая крыльями, перелетел на соседнее дерево.

– У-ху, у-ху, – пронеслось по лесу, и снова только шелест листьев на ветру и только неспешный бег черных туч по ночному небу.

В низинке, скрытой в дебрях лиственного леса, Евпатий приказал отдыхать. Ослабив подпруги и разнуздав коней, с ними оставили несколько коневодов, остальные дружинники поднялись повыше. Коловрат стал ждать известий от своих разъездов, которые отправил в разные стороны. Это были как раз те места, где он и рассчитывал застать татар. В этих местах легко раствориться, исчезнуть. И Коловрат знал, где, в каких местах здесь можно спрятать большое количество всадников. Отправил он тех, у кого были самые сильные кони, которые могли обойтись пока без отдыха, после длительного перехода.

Дружинники лежали среди зарослей папоротника, кто-то достал вяленое мясо, хлеб, иные спускались к роднику в низинке, чтобы набрать воды. Только несколько воинов не отдыхали, продолжая наблюдать за округой, прислушиваться к лесным звукам. Солнце поднималось над лесом. В воздухе парило, запахи стали сильнее. Если бы Коловрат оставил коней наверху, просто на неприметной поляне, то запах конского пота и навоза быстро распространился бы по лесу далеко от места стоянки и выдал бы отряд русичей.

Вот затрещала сорока и понеслась с ветки на ветку. Потом звякнула подкова о камень, и снова тишина. Со стороны реки кто-то ехал верхами, но сторожевые дружинники не подавали условного знака. Может, свой разъезд возвращается? И вот по лесу пронесся заливистый голосок пичужки. Сначала длинно, потом трижды короткие трели. Свои, одобрительно подумал Коловрат, узнав условный знак, поданный сторожевыми воинами, притаившимися близ тропы.

Кони шли, опустив головы, то и дело широко раздувая ноздри и нюхая воздух. Уловили, что и другие тут, отдых почуяли. Коловрат поднялся навстречу троим дружинникам, въехавшим на полянку. У двоих поперек седла лежало по связанному человеку. Улыбающиеся дружинники спихнули пленников на траву. Коловрат стоял как вкопанный и смотрел на ворочавшихся связанных чужих воинов, привезенных его разъездом с берега реки. Внутри у него все сжалось, зубы сами стиснулись. Коловрат все надеялся, что ошибется, что прав князь Юрий Ингваревич, правы его бояре, советовавшие не слушать о возможном приближении татар. Нет, он не ошибся в своих подозрениях. Один из пленников был половцем. Это видно и по одежде, и по чертам лица. А вот второй. Хорошо знакомые Коловрату сапоги из верблюжьего войлока с загнутыми носами и диковинные рубахи из скользкой тонкой материи[10]. Говорили, что такую материю ткут в далекой стране на востоке, лежащей за горами, которые выше облаков, на берегу большого моря, которое и птице не перелететь. И ткут ее не люди, а волшебные насекомые по приказу восточных колдунов.

– Где вы их взяли? – Коловрат сурово посмотрел на дружинников, которые привезли пленников.

Ответил старший, которого звали Сорока. Высокий, жилистый, с длинными руками, он подошел к пленникам и одним рывком поднял половца на ноги.

– Этот по-нашему болтать умеет. Точно умеет. Мы их возле излучины заприметили. Они коней в кустах привязали, а сами в камышах сидели, то ли наблюдали, то ли ждали кого.

– А если и правда ждали? – нахмурился воевода.

– Не, мы и так до полудня комаров кормили… наблюдали. Точно. За рекой же шлях идет. Наверное, нас ждали, а может, обозы какие. Мы все тихо сделали, как ты учил нас. Этих взяли тихо, камыш не ворохнулся. Потом коней их отвязали, не резали поводья. В реку завели и по крупам плетками. Они шеметом по течению, и не знаю уж, где они потом на берег выбрались. Пусть гадают там, куда их соглядатаи делись.

– Ладно. Добро справились. Этого вот поднимите, – указал Коловрат на монгола.

– Что-то он на половца не похож, – пробормотал Сорока, вместе с другим воином поднимая монгола и ставя его на колени.

– Потому что он не из половецких степей. Это монгол, Сорока!

– Монгол? – опешил дружинник и хлопнул себя по лбу ладонью. – Из тех самых, что ли?

– Да, Сорока, вот он один из воронов, что прилетел нашу землю когтями драть, кровь нашу пить.

Монгол крутил головой, никак не мог прийти в себя и понять, где он оказался. Большой кровоподтек на бритом затылке говорил о хорошем ударе. Бросив разглядывать пленника, Коловрат махнул рукой и повернулся к половцу. Перед ним со стянутыми за спиной руками стоял воин лет двадцати с глазами пройдохи. Он кривил губы и смотрел заискивающе то на воеводу, то на других подходивших дружинников.

– Как тебя зовут? – потребовал ответа Коловрат, сверля взглядом половца.

Но пленник только отрицательно качал головой и криво усмехался, морщась от боли в ушибленной голове и затекших от кожаных ремней руках.

– Аль ты меня не понимаешь? – сделал изумленное лицо Коловрат. – Ты из дальних степей сюда прискакал, совсем нашего языка не понимаешь?

Пленник продолжал крутить головой и молчал. Коловрат чувствовал, что внутри у него начинает закипать злость. «Эх, Никон, – подумал он, – что ты знаешь о грехах, которые меня одолевают. А ведь без злости на войне никак нельзя. Тебя так любой враг одолеет, потому что злость добавляет силы, решительности, а когда надо, то и безрассудной храбрости».

– Значит, по-хорошему не понимаешь, – проговорил Коловрат сквозь зубы и выразительно посмотрел на Сороку.