— Да, поэзия нынче не в моде, — поддакнул ей умиротворяющий голос Вероники. — Вот раньше, до революции, поэтам поклонялись, как сейчас эстрадным звездам. На их выступления собирались толпы. Когда на сцену выходил Северянин, купчихи срывали с себя драгоценности и бросали к его ногам. Барышни держали на прикроватных столиках портреты Александра Блока и целовали его лик перед сном. В поэтов влюблялись, травились из-за любви к ним серными спичками… На них молились. Не актеры, не певцы — поэты были истинными властителями душ!

— А теперь стихи никто не печатает, — сказал голос повесившейся.

— Более того, даже напечатанные — их никто не читает, — надбавила Дашина мать. — Собственно, поэтому издателям и невыгодно печатать поэзию.

— А нам всем что, повеситься? — В голосе повесившейся закричала истерика.

— Вы… поэтому? — прочувствованно спросила ее Вероника.

— Да, — отрубил ответ голос. — Но вы все равно не поймете.

— Отчего же?

— Вы скажете, я сумасшедшая! — Голос стал рваным и злым. — Вы считаете, если поэтесса, так обязательно ненормальная.

— Конечно же, вы — ненормальная, — убежденно уведомила ее Дашина мама. — Разве вы соответствуете среднестатистической обывательской норме? Обыватели не становятся поэтами.

— Правильно! Они становятся неудачниками! — гадливо скривился глас поэтессы. — Я — неудачница. Как и все мы, киевские литераторы. Вы можете назвать хоть одного знаменитого поэта из Киева?

— Александр Вертинский.

— Да какой из него поэт?! — оскорбился голос.

— Вы правы, поэзы Вертинского — отдельный жанр. Но можно назвать писателя — Михаил Булгаков.

— Он уехал в Москву, — отсек голос повесившейся кандидатуру любимого писателя Маши. — В Киеве он не написал ни строки. Ни одной! Знаете почему?

— Не знаю, — признала Вероника.

— Потому, что с тех пор, как отсюда вывезли наш талисман, — нас лишили силы! — загробным голосом изрекла поэтесса. — Мы немощны. Мы немы. Никто не слышит нас, что бы мы им не кричали!

То было преувеличением.

В данный момент ее голос гремел на всю квартиру, как телевизор, включенный на максимальную громкость. Маша недоуменно покосилась на Чуб, поражаясь крепости ее сна.

— А что это за талисман? — вежливо осведомилась Дашина мама.

— Вы все равно не поверите. — Поэтесса попыталась опять отползти в глубь себя.

— Поверьте, — заверила ее Вероника, — я вам поверю.

— Вы верите в мистику?

— Я — литературный критик, — не без гордости презентовала себя мать-маяковка. — Можно ли не верить в мистику судеб, изучив творчество писателей и поэтов? Их стихи — полны пророчеств! Их жизни полны мистических совпадений. Взять хотя бы того же Влад Владовича Маяковского. Побывав в Киеве, он…

— А что вы думаете об Анне Ахматовой? — перебила ее поэтесса.

— Я не ее поклонница, — суховато ответила перебитая. — Но, безусловно, отношусь к ней уважительно.

— И зря! — визгливо вскрикнул голос. — Потому что она — воровка! Она все украла! Все свои стихи…

— У кого? — изумилась критикесса. И в ее вопросе набатом прогремел неподдельный, профессиональный интерес.

— Давайте-ка я лучше расскажу все с самого начала, — предложила поэтесса, почуяв, что отыскала, наконец, своего идеального слушателя. — Месяц назад мне попалась в руки книга «Украинская ведьма».

— Профессора Чуба?!

— Откуда вы знаете?!! — вздрогнул голос рассказчицы.

— Ее написал мой свекор. Отец моего бывшего мужа. Вы сейчас в его квартире. Умирая, он завещал ее не мужу, а внучке и мне. К слову, именно его внучка, моя дочь Даша спасла вас сегодня.

— Боже мой! — провопила повесившаяся. — Еще одно совпадение! Теперь я знаю, вы поверите мне. Быть может, даже поможете. Это не может быть просто случайностью. Это знак!

Маша встала: кричавшая была совершенно права — случайностей не существовало в природе.

И Киевица Ковалева на цыпочках пошла в коридор, страшась упустить хоть полслова.

— В книге отца вашего мужа я прочла способ узнать судьбу. — От нетерпения голос повесившейся глотал буквы и слоги. — Способ прост. Если в течение дня вы три раза подряд услышите или прочтете одно и то же слово, — задумайтесь, что вам хотят сказать свыше! Естественно, речь идет не о «спасибо», «пока». Но если три раза за день три разных человека поминают, к примеру, Севастополь, — возможно, вам стоит съездить туда.

— Думаете, стоит? — спросила Вероника так, словно размышляла: не пора ли ей спаковать чемоданы и рвануть в город русских моряков.

— Уверена, — железобетонно сказала поэтесса. — Стоило мне прочесть книгу вашего свекра, на следующий день мне три раза подряд встретилось слово «Лото». Я сразу купила билет. И что вы думаете? Я выиграла!

— Выиграли?!

— Да!

— Что?

— Представьте себе, машину! И не говорите мне, что это совпадение!

— О, нет, — проговорила Вероника. — Машина — не совпадение. Это достаточно увесистый факт.

— Правда, потом я ее продала и на эти деньги разменяла квартиру. Но это уже не важно. Точнее — как раз это и есть самое важное! Я купила квартиру на улице Анны Ахматовой. Въехала туда вчера. Попыталась разложить тюки с вещами и нашла среди них старый номер журнала «Ренессанс». Там были напечатаны мои стихи. На 89-й странице! — подчеркнула повесившаяся с жирным значением. — Я принимаюсь перечитывать их, как вдруг… журнал падает из моих рук и открывается на статье «Анна Ахматова в Киеве»! И знаете, как начинается эта статья? «Анна Ахматова (настоящая фамилия Горенко) родилась на знаменитую Иванову ночь в 1889 году…» Вы понимаете?

— Пока не понимаю, — честно призналась литературная мама.

— 89! — повысила голос поэтесса. — Номер моей страницы! Что вы скажете на это?

— Даже не знаю, что сказать.

— Потому что вы не знаете, ЧТО было в той статье! — Голос повесившейся стал угрожающим — обещающе-интригующим. — Будучи пятилетней девочкой, Анна Горенко гуляла с бонной по киевскому Царскому саду. И нашла там золотую булавку в виде лиры. И бонна сказала ей: «Ты непременно станешь великой поэтессой!»

— Интересно. Я не знала об этом.

— Я тоже. Это малоизвестный факт. Но меня осенило! То была не просто булавка! Лира — талисман! И Анна Горенко вывезла его из Киева. Несмотря на свою украинскую фамилию, она не стала украинской поэтессой. Она стала Ахматовой…

— Исключительно потому, — втолковала поэтессе литературная дама, — что отец Анны не хотел, чтоб она печатала под его фамилией свои декадентские стихи. Быть поэтессой считалось не вполне приличным, и он попросил не срамить его имени. «И не надо мне твоего имени», — сказала она…