Но с недавних пор Сашино дворняжье самоощущение повлекло его к людям, которые, как казалось, лучше постигли устройство мира — посредством хотя бы освоения тех печатных источников, до которых у Саши не доходили руки. Безлетов поднял глаза, или, скорей, брови. Определенно, он стал похож повадками на маститого театрального актера.

— Саша?

— Мы просто так зашли.

— Да, я приглашал, я помню…

Они стояли в коридоре. Безлетов пожал всем руки, внимательно разглядывая пришедших и не улыбаясь. Невысокий, с прямыми темными волосами, круглые плечи. Раньше, помнил Саша, Безлетов все время хлопотал лицом, словно находился в неустанном поиске правильной эмоции и точного слова. Сейчас стал спокоен, и даже щеки несколько обвисли, отчего лицо выглядело чуть брезгливым.

— Знаете, я уже закрываю кафедру, — сказал он. — Тут напротив кафе недорогое и тихое. Может быть, там посидим? За чашкой чая?

— Давайте… — согласился Саша, хотя денег у него осталось не очень много.

— Я забегу в деканат и… буду… — пообещал Безлетов. Пацаны снова прошли мимо строгого вахтера и спустя две минуты оказались в кафе. Оно было полупустым, и музыка, действительно, играла тихо. В углу мерцал телевизор. Экран изображал мужчин в шлемах и на мотоциклах. Взметая грязь на поворотах и часто падая, они ездили по кругу.

Принесли меню, Саша поднял первый лист покрытой кожей книжки указательным пальцем, заранее зная, что ничего заказывать не будет.

— У меня еще есть деньги… — сказал Рогов. Никто его об этом не спрашивал, но вопрос висел в воздухе. Все, конечно же, оживились.

— По пиву? — спросил Рогов.

— Я не буду… — сказал Негатив. — Чай?

— Ничего не буду… — Негатив умел отказываться так, что больше не предлагали.

Все закурили, осматриваясь.

Безлетов вскоре пришел, строгий, в темной короткой куртке, с портфелем. Когда он снял куртку, Саша приметил обозначившийся живот Безлетова.

Он молча присел, портфель поставил возле стула, тоже достал сигареты.

«У него не растет щетина, — вдруг заметил Саша. — Белое лицо. Умное и, наверное, красивое… Как он брови смухрил, а…»

Неслышно явилась официантка, Безлетов заказал кофе.

Пауза затягивалась.

Саша нарочно молчал — ему не понравилась встреча еще в университете.

«Чего он насупился? — думал он, глядя в лицо Безлетова. — Я у него денег занял?»

Все бузите? — спросил Безлетов, прикурив и чувствуя на себе пристальный Сашин взгляд.

— А что остается? — ответил Саша риторически, сразу поняв, что речь идет о московском погроме.

Безлетов сильно затянулся, поблагодарил, придерживая дым и оттого чуть сдавленным голосом, официантку за принесенное кофе.

— Вы думаете, то, что вы начали вытворять, — это хорошо? Правильно?

— Хорошо и правильно, — ответил Саша. Безлетов пожал плечами.

— А смысл?

— Это очень длинный вопрос.

— Вопрос как раз короткий… Хорошо, вот вы просите: «Подайте нам национальную идею…»

«Вот как он заговорил…» — быстро подумал Саша и сразу оборвал Безлетова:

— Мы не просим. Я не прошу. Я русский. Этого достаточно. Мне не надо никакой идеи.

— «Я русский», — мрачно передразнил Безлетов. — А нерусских вы куда денете?

— Слушайте, Алексей Константинович, не передергивайте… Никто никуда не собирается девать нерусских, и вы прекрасно об этом знаете.

— А что же ты, Саша, немедленно начинаешь со слов «я русский»?

«Вот как, — снова подумал Саша, — он со мной на «ты», а я с ним…»

— Я не начинаю, — ответил Саша. — Я сказал, что не нуждаюсь ни в каких национальных идеях. Понимаете? Мне не нужна ни эстетическая, ни моральная основа для того, чтобы любить свою мать или помнить отца…

— Я понимаю. Но зачем ты тогда вступил в эту… в партию вашу?

— А она тоже не нуждается в идеях. Она нуждается в своей родине.

— Ой, ну не надо всех этих слов — то «русский», то «родина». Не надо.

— Всуе не упоминать, да? — примирительно сказал Саша. — Я согласен.

— Какой, к черту, «всуе»? — взвился Безлетов. — Вы не имеете никакого отношения к родине. А родина к вам. И родины уже нет. Все, рассосалась! Тем более не стоит никого провоцировать на все эти ваши мерзости с битьем стекол, морд, и чего вы там еще бьете…

— Лучше тихо отойти, — в тон Безлетову, но с понижением на полтона ответил Саша.

— Лучше тихо отойти в сторону, чем заниматься мерзостью.

— Лучше тихо отойти в мир иной, — сказал Саша.

— Да, представь себе. Лучше. Перед Богом это — лучше. Все ваши телодвижения, ваше трепетание — все это давно потеряло смысл. Вы ничего не исправите. Но если вы начнете пускать кровь, если уже не начали, — здесь Безлетов снова еще прибавил голоса, — то…

Безлетов затянулся сигаретой и забычковал ее не без остервенения, словно задавил гадкого червяка.

Все сидели молча. Веня прокалывал зубочисткой отверстия в пачке сигарет, Негатив смотрел телевизор. Рогов смотрел в стол, покачивая под столом ногой.

— А вас что, все устраивает? — спросил Саша, совсем успокоившийся, поймавший ритм разговора и с интересом разглядывающий Безлетова.

— Ты никак не поймешь, Саша, — здесь уже нет ничего, что могло бы устраивать. Здесь пустое место. Здесь нет даже почвы. Ни патриархальной, ни той, в которой государство заинтересовано, как модно сейчас говорить, гео-поли-тически. И государства нет.

— На этой почве живет народ… — сказал Саша, желающий вовсе не спора, но понимания того, о чем говорит Безлетов.

— Твой народ, — он произнес слово «народ» раскатисто, с двумя «р» в середине, — невменяем. Чтобы убедиться в этом, достаточно было подслушать любой разговор в общественном транспорте… Думаешь, этому народу, наполовину состоящему из пенсионеров и наполовину из алкоголиков, нужна почва?

— Живым — нужна.

— Живых на эту почву не хватит.

— Хватит.

Безлетов иронично посмотрел на Сашу, не сдвинулся с места, чтобы выпустить Веню, отправившегося, видимо, в туалет, и, едва Веня протиснулся, сказал:

— Дело, дорогой Саша, не в этом.

Тон речи Безлетова, заметил Саша, менялся непрестанно — от раздражения к нарочитому и несколько снисходительному спокойствию. Впрочем, изменения эти были достаточно артистичны и даже плавны.

— Дело в том, что — не надо. Не надо ничего делать. Потому что пока рас-се-яне тихо пьют и кладут на все с прибором, все идет своим чередом. Водка остывает, картошечка жарится. А как только рас-се-яне вспомнят о своем, завалившемся подлавку, величии, о судьбах Родины, о… о чем вы там все время говорите?… тогда вы начнете пускать друг другу кровя. И пустите кровей столько, что зальете полматерика. Это неизбежность, Саша. Я, правда, думаю, что вас самих перебьют раньше. И если цинично мерить на литры крови, то это, конечно, более правильный вариант. Более правильный и менее кровавый.