Длинным прямым коридором — по одну сторону окна, выходящие во двор, по другую ряд соседских дверей — мы подошли к нашей комнате. Вот и родная дверь. Я узнал ее по блестящей изогнутой ручке. Только раньше я мог упереться в нее носом, а теперь она опустилась немного ниже. Торчит где-то на уровне моего подбородка. Стало быть, я подрос.

На двери красовался большой незнакомый замок. Он словно придавливал ее. Мама смотрела на него с подозрением. Выяснилось, что поставил его отец, уходя на войну, а ключ оставил соседке.

— Сейчас схожу за ключом, — проговорила Мария Ильинична.

Ну, и ключище принесла она — здоровенный, с глубокой дыркой внутри. Потом я научился свистеть в него, как в свистульку.

Мы переступили дорог и опять оказались в темноте. Свет не включался. Запах стоял нежилой, затхлый. Ко всему было очень холодно. Неуютно, одним словом. Соседка сходила за свечой и спичками. Когда же мы с мерцающим огоньком вошли в комнату, замерли от страха. На столе в ящике с песком лежала бомба. Даже не бомба, а бомбочка, — такая ладненькая, светло-серебристая с темным хвостом. Нос у нее был не острый, а тупой, словно отрезанный. Руки мои невольно потянулись к этой красавице.

— Не подходи! — закричала мама. — Завтра вызовем милиционера или пожарников.

И она посмотрела на потолок, а я вслед за ней. Нет, он не был пробит. Не с потолка свалилась бомба прямо в ящик с песком.

Ночевали мы у соседки. Мама угостила ее медом, который мы привезли с собой, а она рассказала нам про отца, оставшегося после нашей эвакуации еще на два месяца в Москве, пока не ушел в армию.

— Завтра же несите заявление насчет хлебных карточек, — говорила соседка, — прямо с утра. Не откладывайте. Как вы без них жить будете?

— Да, да, — отвечала мама, — непременно.

Но с утра она отправилась искать милиционера, чтобы тот избавил нас от бомбы. Вернулась с дворничихой Зиной.

— Тю, — произнесла Зина, — да это зажигалка! Мы таких знаете сколько тушили… Бывало, так и сыпались с неба. Ваш-то — забыла, как звать, — даром, что в очках, что учитель, а тоже хвать щипцами и в песок. У вас по всему двору вон кучи песка остались.

— Это все хорошо, — сказала мама, — но с ней-то что делать?

— На помойку отнесите. Ничего не будет, коли не зажглась.

— А может, вы отнесете? Я боюсь, — призналась мама.

— Моя будет! — Я подскочил к ящику и вцепился в понравившуюся мне бомбочку мертвой хваткой.

— Отдай сейчас же! — крикнула мама.

— Да пусть играется, — махнула рукой дворничиха. — Шутник ваш учитель — подарочек оставил.

— Отдай, кому говорят!

— Нет уж. — Прижимая зажигалку к груди, я выскочил в коридор и спрятал ее в надежном месте — за соседскими дровами.

Потом мама привыкла к этой игрушке в моих руках. Только сердилась, если я оставлял ее на диване или лез с нею на кровать.

— Не тащи сюда всякий мусор, — шумела.

…Не раз я задумывался, для чего отец поместил на стол ящик с зажигалкой? Тот еще сюрприз, конечно. Много лет спустя я понял. В отце всю жизнь оставалось мальчишество. Права была дворничиха Зина — шутник.

Русский язык и литературу вела у нас Антонина. В класс она входила не спеша, плавной походкой приближалась к столу, внимательно всех огладывала и лишь потом, как бы нехотя, опускалась на стул.

— Кто дежурный сегодня?.. Ты, Миронов? Кто отсутствует?

Миронов начинал беспомощно озираться.

— Дедов… — говорил он. — Ряшенцев…

— Все? — строго смотрела Антонина на дежурного.

— Крюк, — подсказывали ему.

— Да, Крючков…

— Со́фа, — опять подсказывали откуда-то.

— Сафонов… — повторял дежурный.

— Прекратить подсказки! — хлопала Антонина ладонью по журналу. — Почему не составлен список? Почему мы теряем время, Миронов?

Дежурный хлопал глазами.

— Двойка за дежурство. Садись.

Было, конечно, у Антонины и отчество, но мы, говоря о ней, как-то не употребляли его. Впрочем, и всех других учителей называли меж собой лишь по имени. Антонине было лет тридцать пять. Круглощекая, с несколько утробным голосом, она носила незамысловатую прическу, деля ровным пробором жиденькие волосы и сводя их сзади в пучок. Одевалась она скромно. Да и кто мог тогда фасонить? Антонина изо дня в день появлялась в школе в одной и той же серой юбке. Верх — трикотажные жакеты — правда, меняла.

На стул она садилась основательно, широко, как на верховую лошадь, ноги оставались несжатыми. Мы, уронив ручку на пол, без труда могли узнать, какого цвета у нее трусы. Так и говорили, передавая по ряду: «Сегодня розовые», или «Надела голубые с заплатой», или «Опять пришла в голубых». В словах «с заплатой» не было издевки. Всего-навсего сообщался факт. Мы ведь и сами ходили латаные-перелатаные.

Закончив выяснение с дежурным, Антонина спрашивала:

— Какое было на сегодня задание?.. Скажи ты, Проскуряков.

— Выучить «Бородино». Тридцать пять строк.

— Так. Кто написал это произведение?.. Скажи, Менделевич.

— Лермонтов.

Второгодник Потрошков, по кличке По́трох, в это время уронил ручку. Нагнулся, помешкав немного, поднял.

— Как его звали?

— Михаил… этот… Васильевич.

— Плохо, Менделевич, знаешь классиков. Поправь его, Гладков.

— Михаил Юрьевич.

Потом она спрашивала даты жизни, где родился и все такое прочее. Наконец дело доходило до стихов. Нельзя сказать, что Антонина была хорошим педагогом, но к своей работе относилась серьезно, старалась, чтобы мы знали все, что положено изучить по программе.

— Пойдет к доске отвечать… — Антонина теперь уже заглядывала в журнал. — Пойдет… — Она пробегала глазами сверху вниз по странице.

В классе наступала тишина.

Потрошков в это время опять уронил ручку. Антонина оторвала глаза от журнала.

— Ты что все время ручку роняешь, Потрошков?.. Встань, когда с тобой разговаривают.

Потрох был среди нас не только самым старшим, но и самым длинным. Учителей он совсем не боялся. Отметки «плохо» или «очень плохо» так и сыпались в его табель (дневники появились позже), но он переносил это с потрясающим спокойствием.

— Стой, не качайся над партой, Потрошков. Кажется, я задала тебе вопрос насчет ручки. Отвечай.

— Чего отвечать? Падает она — и все. Я виноват, что ли?

— Придется привязать веревкой к твоей шее, чтобы не падала.

— Подумаешь, — кисло усмехнулся Потрох. — У меня и карандаши есть. Они тоже могут падать.