Но если достаточно долго идти в полной темноте, наступая в бледное пятно света своего фонаря, в какой-то момент видишь на тропе два больших черных камня (вроде Черных Камней Гингемы в пустыне, отделяющей Волшебную Страну от человеческого мира), проходишь между ними, и впереди сразу появляется освещенная фонарями поляна, окружающая отель. И между нынешним тобой и недавним путником, шагавшим по темному лесу без особой надежды однажды куда-то прийти, сразу возникает бездна непонимания. Совершенно не укладывается в голове, что этот бедный придурок, ощущавший темный лес бесконечным, а бледный луч своего фонаря – единственным источником света во Вселенной, и есть ты.

Какое, к черту, «я»?! Я – нормальный человек, только что добравшийся от трамвайной остановки до отеля кратчайшим путем, без намека на приключения, какие могут быть приключения, помилуйте. Какая ерунда.

Нечего и говорить, что все последующие прогулки по этому маршруту становятся просто приятными прогулками. Ничего особенного в них больше нет (особенно если у вас по-прежнему есть фонарь).

И если это не метафора всей нашей жизни, то даже и не знаю, что тогда она.

недавно спрашивал себя, удалось ли дать (рассказать, объяснить, показать) подросшему уже ребенку то, что поможет ему быть счастливым. Понятно, что вопрос риторический, и ответа на него быть не может. Но я теперь весь день думаю, какую информацию о жизни сейчас, задним числом, хотелось бы получить в подростковом возрасте? Сейчас-то понятно, чего мне (именно мне, а не среднестатистическому коту Шредингера в вакууме) больше всего не хватало – если не для счастья (которому еще поди дай определение, не залезая в разговоры об энергетической природе человека и не стряхивая с себя маленьких зеленых чертиков, которые в ходе таких разговоров налипают), то для более прекрасного течения жизни, скажем так.

Так вот, мне хотелось бы пораньше узнать, что:

– Мирозданию в целом доверять можно и даже необходимо, но это вовсе не значит, что можно доверять людям. Это вообще разные опции. Из свинского человеческого поведения вовсе не следует, будто мир в целом «плох» и «зол». И что все люди подряд «плохи» и «злы» из этого тоже не следует. Но и считать их чуть ли не всех подряд «хорошими» тоже не нужно. В каждом новом случае нужно разбираться отдельно и заново. И учиться динамическому балансу, а не прочному утверждению в любой из позиций.

– Наказаний не бывает, а бывают причинно-следственные связи. И это принципиально разные вещи. Это знание особенно пригодится лет в восемнадцать, когда прочитавшие по полторы эзотерических брошюры на рыло старшие товарищи будут кармой пугать. Которая тоже ни что иное как неочевидная человеческому уму совокупность причин и следствий, а не злая воля какой-нибудь неумолимой небесной училки.

– Ни за что не надо «платить». В том смысле, что за минуты радости вовсе не надо «платить» минутами (а то и годами) горя-несчастья. Просто жизнь сама по себе – это череда перемен, изменяется вообще все, иногда изменения нам нравятся, иногда нет. Но это естественный ход вещей, а никакая не «плата» за что-то там прекрасное. Думать иначе – отравительство.

– Страх, который всеми силами и способами воспитывает в любом человеке социум, еще никому никогда не помогал.

– Этот мир полон магии, просто она тут обычно медленная и не эффектная. И часто недоказуемая.

… – Больше всего этой магии мешают собственные представления человека о мире. Поэтому лучше ни в чем не быть уверенным до конца. И не строить ожиданий, базирующихся на предыдущем опыте. Потому что сила человеческого сознания столь велика, что если бы мы увидели ее работу своими глазами, в штаны наложили бы все.

Еще много разного не помешало бы получить в юности, включая стомильенов наследства, но вышеперечисленное – базовое.

Это друг W.H. сказала, рассуждая о средневековой музыке, которую мы перед этим слушали, что-то вроде: «…когда простые люди с простыми инструментами вдруг начинают культивировать бессмысленную сложность…» – дальше, по логике, должно было следовать заключение, что в таких обстоятельствах, собственно, и случается чудо, именуемое искусством, но я этого не помню, потому что формулировка меня проняла до костей. Культивировать бессмысленную сложность! Эти слова следовало бы начертать на моем фамильном гербе, но он куда-то запропастился, поэтому пусть будет здесь.

Меж тем мы не просто так трепались о средневековой музыке, а вышли из Тракайского замка, где вильнюсский ансамбль старинной музыки «Canto Fiorito» под предводительством человека с альтернативно литовским именем Родриго Калавейра исполнял музыку времен князя Витовта, то есть рубеж 14–15 веков, как-то так, ars subtilior, полифонический трындец всему живому, и в первую очередь музыкальному наркоману в моем лице.

Я довольно редко хожу на живые концерты, потому что от хорошей музыки мне делается совсем трудно оставаться в твердом человеческом состоянии, от хорошей музыки я лечу во все стороны сразу, оставаясь при этом на месте, и вот это несоответствие страшно бесит, того гляди махну на все рукой и перестану быть. А это пока все-таки рановато, у меня тут, господи боже, столько дел, столько бессмысленной сложности, культивировать которую кроме меня, конечно, есть охотники и умельцы, но не так много, как хотелось бы. Поэтому сигареты, кофе и сигареты. Удивительный все-таки закрепитель. Две сигареты, два горьких эспрессо, и все, я снова дурацкий твердый человек. И никаких (почти) последствий этого средневекового музыкального ужаса, хитро задуманного таким образом, чтобы от прослушивания его даже в самом безнадежно тупом человеческом существе пробуждался, извините уж мою солдатскую прямоту, дух, поднимался вверх по позвоночнику и, пробив твердую черепную кость, устремлялся в небо, где ему самое место, а потом возвращался домой с гостинцами. И человек становился чуть-чуть меньше скотом и чуть-чуть больше ангелом. На какой-нибудь кубический ангстрем, но такие дела быстро обычно и не делаются.

Я хочу сказать, она физически так воздействует, эта чертова средневековая музыка. То есть не чертова, конечно, а ровно наоборот. Но все равно.

где долг всего живого – как можно дольше и явственней быть. Потому что каждая дополнительная минута подлинного бытия может уравновесить вечность небытия (вечность только кажется чем-то большим, а на самом деле она почти невесома).

Наглядные свидетельства подлинности бытия очень нужны, потому что человек слаб и нуждается во внешней опоре. Я – тоже человек и тоже (иногда) нуждаюсь, факт.

подлинные задачи литературы (и искусства в целом) некоторое время назад кардинально изменились.

Некоторая часть человечества, условно говоря, «наелась», обустроилась, согрела попу и выучилась контролировать деторождение. Это означает, что у большого числа людей высвободилась часть ресурса, который раньше расходовался на обслуживание собственных физических потребностей и потребностей постоянно пополняющегося потомства.