И теперь вопрос стоит так: на что мы потратим высвободившийся ресурс.

Понятно, что уважаемое человечество тратит его на всякую фигню типа сложносочиненного потребления. Но есть и другая тенденция: тратить высвободившийся ресурс на творчество. Я имею в виду все эти бесконечные фанфики, стишки, любительские фоточки, бесконечные потоки рукоделия, бесчисленные художественные и музыкальные школы для взрослых. Что-то подобное существовало всегда, но масштабы несопоставимы.

Как частное лицо и нежное зайко, я могу сколько угодно приходить в ужас от результатов описанного процесса. Но как аналитически мыслящая монада не могу не понимать, что эта тенденция сама по себе очень крута.

Штука в том, что почти всякий начинающий, неумелый художник обычно счастлив в процессе – в отличие, кстати, от большинства профессионалов, для которых творчество – это, в первую очередь, тяжелый повседневный труд.

И я начинаю думать, что искусство постепенно превращается в своего рода инструмент добычи радости. Ценностью (по большому счету) становится не совершенный результат творчества, а его счастливый процесс. Оно и правильно: хороших книжек, картинок, музыки и пр. человечество уже и так наворотило предостаточно. Современному человеку долгой жизни не хватит, чтобы усвоить все заслуживающее внимания. При этом радость (особенно радость вдохновения, то есть деятельного единения с Духом) – в большом дефиците. И – смотрите-ка! – все больше народу идет трудолюбиво добывать эту радость для себя. А будут они при этом валять войлочных зайцев, переписывать финал «Гарри Поттера» или сочинять симфонию при помощи специальной компьютерной программы для не владеющих музыкальными инструментами, какая разница.

Как потребитель культурных ценностей я, повторюсь, в ужасе, и мне хочется немедленно все отменить. Но рассматривая ситуацию с позиции, скажем так, Мироздания, я понимаю, что начался очень правильный процесс. И хорошо бы он не заглох.

с концепцией, гласящей, будто художник так счастлив в процессе простигосподи творчества, и еще более счастлив, когда его простигосподи творчество получает внимание почтеннейшей публики, что должен работать бесплатно. Концепция, конечно, хорошая, но слишком, я считаю, гуманная и мягкотелая: от голода человек подыхает довольно долго и еще много дополнительных смыслов может успеть смастерить на коленке в процессе, так что лучше сразу серебряная пуля и осиновый кол для верности, меньше будем мучиться и мучить почтеннейшую публику своими сияющими смыслами, которыми ни одного лба все равно не прошибить, но сердце растревожить все-таки можно.

это даже лучше, чем труп врага, проплывающий по реке. Весь годовой запас злорадства и немилосердия можно израсходовать, глядя, как он тает, еще не коснувшись земли. И думая: вот тебе, вот тебе, вот тебе!

В некоторых вопросах я – злобный психопат.

В раннем детстве мне казалось, что мой человеческий облик – явление случайное и, уж точно, кратковременное. Прежде было как-то иначе (вот-вот вспомню, как именно), сейчас так, а скоро превращусь во что-нибудь еще. Например, в облако, ветер или воду. Хорошо быть текущей водой!

И так странно было каждое утро просыпаться все в том же твердом человеческом виде. Не печально, не обидно, а просто удивительно: как, опять? Ну надо же. Ладно, значит завтра. Ждем.

Почему бы не подождать.

Кто же знал, что за первые пару лет беззаботного ожидания привычка быть человеком успеет стать прочным фундаментом бытия. И однажды, наблюдая, как утекает в открытое сливное отверстие ванны вода, я заору от ужаса и потребую, чтобы меня немедленно вынули, завернули в полотенце, унесли и спасли от неизбежного утекания в черную дыру. Потому что в этот момент мне еще было известно о дивной возможности превращения во что угодно, включая жидкость, но уже панически страшно, что она реализуется прямо сейчас.

Это называется: добро пожаловать в человеческий мир. Страх – обычная входная плата. А на сдачу, как я понимаю теперь, новым членам клуба дают утешительное забвение, помогающее ужиться с таким положением дел.

Меня в той кассе, получается, обсчитали. Поэтому я довольно много помню о тех смутных временах, когда текучее как вода существо принимает человеческую форму и начинает застывать.

Я умею читать с трех лет; так получилось. Моими первыми книжками стали родительские журналы «Крокодил», «Вокруг света», «Наука и жизнь»; годом или двумя позже появились настоящие детские книжки. Сказки, конечно. Считается, будто это – самое подходящее чтение для детей.

Кстати да, вполне подходящее. Именно в волшебных сказках рассказываются по-настоящему страшные вещи. Все эти журналы для взрослых с красочными картинками, наглядно иллюстрирующими строение кишечника, и карикатурными изображениями взрослых дядек, избивающих ремнем детей, ни в какое сравнение не идут. Хотя все равно, конечно, ужас. В своем роде.

Но сказки – страшней.

Вот, например, история Вильгельма Гауфа про калифа-аиста.

Если не помните, там повествуется о том, как калиф Хасид и его визирь недорого, по случаю закупились волшебным порошком для превращений; к порошку прилагалось волшебное латинское слово «мутабор», которое следовало произнести, чтобы превращение состоялось. Это же самое слово «мутабор» следовало произнести еще раз, чтобы снова стать человеком. «Будучи превращенным, остерегись смеяться, иначе волшебное слово совершенно исчезнет у тебя из памяти, и ты останешься зверем», – предостерегала инструкция, приложенная к порошку.

Ясно, что они рассмеялись и тут же забыли нужное слово. Если бы сказочные герои не нарушали запреты, то и рассказывать было бы не о чем.

Далее следует история об отчаянии, поиске выхода, волшебной помощнице сове, хвастливой болтовне злых колдунов, счастливом спасении героев, наказании разбушевавшихся в отсутствие калифа злодеев и неизбежной женитьбе на прекрасной принцессе; она меня, признаться, не особенно заинтересовала. Слишком велико было потрясение от неожиданного открытия: превратившись во что-то иное, мы можем утратить память о чем-то самом важном.

А память, казалось мне в детстве, это и есть «я». Забыл волшебное слово – и ты больше не калиф. Все сходится!

Теперь-то я знаю, что это не так. Генри Джекил помнил все выходки Хайда, Хайд знал о делах и замыслах Джекила, но память не давала ни одному из них власти над другим.

И вопрос тут не в том, насколько достоверно описывает жизнь литература (что касается поведения в измененных состояниях сознания, Стивенсон вполне точен). А в том, есть ли кто-то кроме Джекила, Хайда и еще кучи персонажей, которыми теоретически мог бы стать доктор Джекил, окажись его эксперимент более успешным и продолжительным.

То есть кто именно превращается?

Поиски ответа на этот вопрос сродни поискам эликсира бессмертия. Впрочем, почему «сродни»? Это одна и та же задача.