полемике с моноэнергизмом и монофелитством (в частности в Диспуте с Пирром). Никакое объединение в одну природу, имеющую одно действие Божества и человечества, не возможно, поскольку ничем, в чем Сыну Божию свойственно быть тождественным Отцу и Духу по причине единого существа, Сын не является и не может быть тождественен плоти из-за соединения их в одной Ипостаси. Плоть Христова, бывшая по природе (какой она стала после грехопадения) смертной, стала во Христе животворящей посредством единения с Божественным Логосом, но логос сущности нашей природы не изменился и действия наша природа во Христе не лишилась, так как иначе Сын Божий оказался бы извратителем Им Самим созданного естества.

Слово Божие, оставшееся по Божеству единым с Отцом и Святым Духом, восприняло нашу природу, всецело обновило образ ее существования, обожило ее, но не упразднило, а сохранило в земном Своем жительстве в ее естественных свойствах, движении и действии – в этом главная мысль христологии Трудностей к Фоме прп. Максима, ставших в объединенной редакции Трудностей своеобразной догматической «главизной» более обширных Трудностей к Иоанну, к которым мы теперь и перейдем.

О Трудностях к Иоанну прп. Максима Исповедника

Толкования трудных мест свт. Григория Богослова, адресованных прп. Максимом Иоанну, епископу Кизическому (то есть Трудности к Иоанну), хотя и помещенные в объединенной редакции Трудностей после Трудностей к Фоме, были написаны до них (между 628 и 630 гг.[176] или немного позднее),[177] а, следовательно, и до полемики вокруг моноэнергизма, и с полным правом могут быть рассмотрены как самостоятельное произведение, имеющее свое собственное значение. Впрочем, в последнее время были предприняты попытки связать некоторые аспекты полемики с оригенизмом – одной из ключевых тем Трудностей к Иоанну, с полемикой с моноэнергизмом – одной из главных тем Трудностей к Фоме. В частности, В. М. Лурье в своей Истории Византийской философии отстаивает гипотезу, что в VI в. в византийском (и пограничном с византийским миром) богословии сформировался целый комплекс учений, в котором тесно переплетались оригенизм и моноэнергизм (или монофелитство), и что с этими-то концепциями и пришлось последовательно бороться прп. Максиму в VII веке.[178] В свою очередь, в книге Максим Исповедник. Полемика с оригенизмом и моноэнергизмом [179] освещены основные моменты полемики преподобного с обеими ересями – вопросы, которые обычно рассматривались порознь. Мы не будем здесь повторять написанного в этих исследованиях, тем более что в схолиях к amb. 7 А. М. Шуфрина, которые по большей части включены в настоящее издание, равно как и в предисловии к Трудностям к Фоме, пересечение идей, высказанных прп. Максимом в полемике против оригенизма и моноэнергизма, достаточно подробно отражено.[180] В данном предисловии речь пойдет о Трудностях к Иоанну как таковых – одном из важнейших и, может быть, самом сложном для понимания произведении за всю историю святоотеческой мысли, безусловно заслуживающем самостоятельного изучения.

Со времени появления фундаментального труда Поликарпа Шервуда, посвященного сочинению, названному им Ранние Ambigua,[181] выработавшего господствующие до сих пор подходы к их изучению,[182] вышло немало исследований об отдельных Трудностях, а также основных богословских и философских идеях прп. Максима, раскрывающихся в этом и в других его сочинениях.[183] Объять все эти исследования в кратком предисловии было бы невозможно, хотя, что касается отдельных мест из Трудностей к Иоанну, то мы постарались по возможности учесть работы о них в комментариях. Здесь же хотелось бы остановиться на проблемах, связанных с обстоятельствами написания данного труда, его общим замыслом, наконец, на особенностях мысли прп. Максима – всем том, что может помочь в ее понимании. Кроме того, мы хотим снабдить читателя своего рода путеводителем по Трудностям к Иоанну, который бы облегчил ориентацию в пространстве мысли прп. Максима. Впрочем, наши соображения относительно этого великого сочинения, как легко убедится читатель, зачастую гипотетичны, поскольку, надо признаться, для нас (как и для современной патрологии в целом) оно остается во многом непонятным, да и вряд ли когда-либо будет исчерпано при исследовании научными методами; претендовать же на другой подход было бы с нашей стороны самонадеянно.

I. Ambigua ad Iohannem и версии биографии прп. Максима

Чем было мотивировано обращение прп. Максима к полемике с оригенизмом – важнейшей теме Трудностей к Иоанну – спустя почти сто лет, как оригенизм был соборно осужден при императоре Юстиниане? Этот вопрос по-разному решается разными исследователями; картина еще больше усложняется из-за наличия двух резко контрастирующих версий биографии прп. Максима. Греческие жития говорят о происхождении преподобного из среды столичной знати, получении им прекрасного светского, в том числе, очевидно, и философского образования и последующей службе секретарем императора Ираклия, а затем уходе в монастырь; сирийский же Псогос, написанный монофелитом Георгием (Григорием) Решайнским, напротив, говорит о низком происхождении Максима (точнее, Мосхия), о его рождении в Палестине, об отце самарянине и матери персиянке... Все это хорошо известно. Непосредственное же отношение к вопросу об обращении прп. Максима к полемике с оригенизмом имеет сообщение сирийского Псогоса, что после смерти родителей Мосхий, еще юным отроком, был отдан на воспитание в монастырь Ветхой Лавры,[184] где его принял игумен Пантелей (он и дал ему при постриге имя Максим), который, согласно Псогосу, был оригенистом.[185] Именно на основе этой версии, как и ряда более поздних источников, исходящих из монофизитской среды, некоторые ученые, скажем, не так давно Антуан Леви,[186] высказывают мнение, что прп. Максим уже в юности мог познакомиться с оригенистической литературой и учением, а впоследствии[187] отталкивался от оригенизма, что наиболее ярко проявилось в Трудностях к Иоанну. Впрочем, Леви допускает, что даже если прп. Максим и не был в юности под непосредственным влиянием палестинских оригенистов, то в силу его палестинского происхождения, в которое Леви верит на основании Псогоса, он мог быть знаком с учением оригенистов, живших в Палестине, и это делало для него актуальной полемику с оригенизмом как таковым. Палестинское происхождение служит для Леви объяснением и «его глубокого знания традиции александрийско-палестинского комментирования Аристотеля» в то самое время, когда интеллектуальная жизнь в Константинополе, как утверждает Леви, ссылаясь на Лемерля, была в упадке.[188]

Из отечественных патрологов версию о палестинском происхождении прп. Максима разделял одно время А. И. Сидоров [189] (позднее он изменил свою точку зрения).[190] Не сомневается в «известном факте палестинского происхождения» прп. Максима и В. М. Лурье,[191] который, впрочем, там же замечает, что доверять заявлениям