— Почему-то я так и подумал, что вы по этой дороге пойдете. Еще никто не знал, с Деном ты ушла или нет. Говорят, Ден пошел деньги менять, а Аня вроде бы с ним… Тебе нужны рупии?

— Нет. Ну, прости, если можешь. Ты сам сказал — через полчаса, мы там чуть не уснули.

— Ладно, — теплеет, — где были-то? Храм видели?

— Прямо из него сейчас, — вставляет Ден.

Выходят на дорогу. Навстречу — грузовик.

— Аккуратно. — Витя резко хватает Анну за запястье, заводит за себя. Грохот колес по кочкам, не сразу отпускает руку. Силы вновь возвращаются к ней, а волчий оскал теток-путешественниц в окнах автобуса забавляет, а не задевает.

Вьется дорога, все круче, так что колеса в любой момент готовы зависнуть над пропастью. Темнота стремительно приближается вместе с прохладой. Неожиданная свежесть настораживает, хочется срочно укутаться во что-то теплое или в кого-то. За стеклами бездонная чернота… «Сашенька…» — внезапно врывается материнская нежность в мысли Анны, перед глазами маленькие надувшиеся щечки, черные доверчивые глазки.

— Господи, не могу на это смотреть! — Лена судорожно отворачивается от окна, прижимает к лицу ладони.

«А я — на это!» — думает Анна, пытаясь подавить вихрь мыслей, поднятых тоской. Вечереет. Все как всегда. Только горы пронизывают насквозь, нет возможности спрятаться. Только в бездне пустоты.

Ночь, с трудом прерываемая вздрагивающим светом неуклюжих фар. Приехали. Ганготри. Анна выходит, Витя не торопится. Холодно, будто зимой. Дрожь волнами мчится по коже. Анна застегивает молнию кофты с розовым капюшоном, нестерпимое одиночество подступает к горлу. Страсти выбросили ее на необитаемый остров, а он — внутри. Не говорит, не достает ее вещи, можешь замерзнуть и умереть.

— Френд, иди туда, не мерзни, потом, мейби, комин сюда. — Улыбкой, не сломленной холодом, коренастый шофер предлагает ей вернуться в автобус. Анна проскальзывает между кулей, пахнущих мочой, садится на свое место. Чего они, собственно, ждут? Она — понятно, но все замерли, приросли к креслам, напуганные высотой. Намного проще ползать по привычно приземленной реальности московских равнодушных дней…

Выходят. Все. Шофер вручает носильщику полосатый чемодан, сам — рядом с Анной. Им нужно обойти весь городок, прежде чем они окажутся в ашраме.

— Как тебя зовут?

— Анна.

— Меня… — что-то невнятное, переливистое. Раньше была в Индии?

— Нет, в первый раз.

— Замужем?

— Да, — неуверенно.

— Дети?

— Сын.

— У меня двое сыновей. Ты — красивая.

— Спасибо.

— Будут какие-то проблемы, говори. Я — друг.

Ашрам буквально повис над бурным течением Ганги. Все, вдруг укутанные, прячут ладони и лица в шерсть, пьют чай из пластиковых стаканчиков на террасе. Свежесть попадает в легкие вместе с горячим паром. Вокруг — темные пики гор, в объятиях которых спит-леденеет солнце.

— Вот. Наши удобства. — Оля распахивает две деревянные дверки, за которыми туалет-дырка и душ — дырка и ведро.

Безудержный смех охватывает Анну, дерет горло. Шофер любуется ее раскрасневшимся лицом. Вокруг начинают позвякивать медные ключи.

— Аня, пойдем со мной. Покажу нашу комнату, — заговорщически шепчет озябшая Лола.

Они поднимаются по лестнице, по которой только что спустились. За ними чемодан — в крупных смуглых руках. Проходят по коридору до конца. Лола распахивает дверь. Крошечное пространство, где с трудом помещается кровать. Окно над Гангой. И… о боже! туалет и душ (кран с ледяной водой).

— Это вроде местного люкса, Марта сказала. Витя нас сюда «распределил».

— А-а-а! — Анна обнимает Лолу.

— Как мало человеку надо для счастья!

— Да! Да! Я счастлива!

Анна бежит на террасу за своей порцией чая. Натыкается на Володю, с измученными красными прожилками в синеве глаз.

— Вова! Я уже начала беспокоиться.

— Правда? Это приятно, когда о тебе беспокоятся.

Уставшие лица — близко, слишком близко даже для такой низкой температуры. Где же Витя? В кармане последний возглас мобильного: нет связи. Внезапная паника — она не сможет позвонить Мухтару… А как же Алик?

Йога. Один год — дыхание, асаны. Каждый день. Из густой смеси глины лепит он свое новое тело. Постепенно проступают очертания, мышцы, подтягивается кожа. Отступает боль. Радует: внезапный теплый день, капли по крыше, макароны, жаренные в румяном масле, податливые бедра Азы. Еще нужен дурман, но не так часто. Впереди Индия… Говорят, в Ришикеше есть учитель Свами… И уже лежит на столе билет в Дели.

Утром страшно открыть глаза — так холодно. Сначала выползает рука, потом нога, выглядывает озябший нос. Все это вытягивает из спальника туловище в пушистом свитере. «Промерзнуть до костей» — раньше для Анны это выражение было пустым звуком. Но она не сдается. Испытание. Заходит в каменную ванную, где замечает струйку пара из собственного рта. Несмотря ни на что открывает кран, подставляет тело ледяной струе, пронзающий, как нож. Зубы стучат, губы приобретают фиолетовый оттенок. Достает косметичку, но тут же отшвыривает ее в сторону. Очевидно: здесь, с вечно мигающей крошечной лампочкой, она не сможет даже разглядеть собственное лицо. Проходит по коридору, взгляд упирается в треугольники гор, за которыми дребезжат первые лучи. Внизу шумит река, никогда не прекращающая свою песню. Спускается на второй этаж, в зал для медитаций. Полумрак. По краям тают молочные свечи. Свами, как всегда в белом, сидит на низком деревянном столе. Его лицо излучает торжественность и принятие в своих учениках того, чего они сами в себе никак не могут принять. Поток добра и света, ради которого можно потерпеть сквозняк и сырые стены. Она закрывает глаза, вопреки страхам, вопреки необузданным надеждам.

— Ганготри — это необычное место, — говорит учитель, его голос отражают каменные стены, — здесь очень сильная энергетика. Не нужно торопить ни мысли, ни события. Все произойдет само собой. Запомните это.

Так просто. Так очевидно. Сколько можно гоняться за призраками? Ей не нужно ничего делать, куда-либо спешить, пытаться соблазнить. Не прикрыться мишурой, макияжем. Со всех сторон смотрят Гималаи. А рядом со Свами сидит Витя — зеркальное отражение света. Он кутается в красный пуховик, растирает ладони. Его пальцы — длинные, узкие, трепетные… Она готова припасть губами к его рукам, нашептать им о невыплаканных слезах, о минутах бессонницы, о сказке, услышанной в детстве. В его мимике, в его голосе заключена жизнь — окружающего их леса, каменистого берега, песни цыганки, сидящей на мосту. Ей хочется встать на колени. Мужчина, не пугающий своей сутью, мужчина, в чьих глазах всепрощение. Пусть растает это утро, растворится ашрам в осколках воспоминаний. Есть моменты, навсегда замирающие в сердце.